Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

123Борис ПАРАМОНОВ (Нью-Йорк)АМЕРИКАНЕЦ РОЗАНОВВаглавие этой статьи звучит как вывеска провинциального портного у Гоголя:"иностранец Василий Федоров". У самого Розанова, однако, не было и тени снобизма,он никогда не стремился представить себя носителем каких-нибудь идеалов,сторонних окружающей его жизни. Чаще всего его окружение было именно провинциальным;даже перебравшись в Петербург, Розанов остался тем же провинциалом:темой его писаний стали быт, кухня, задворки и кулисы семейной жизни. На его страницахдушно, как в детской, — и висят всюду предметы домашней одежды, "исподнее".Розанов говорил, что он не любит семейных домов, где все вычищено и вылизано, где неувидишь на стуле в гостиной какой-нибудь детской тряпочки: он уверял, что жизнь втаком доме несчастлива. Петербург не изменил Розанова, он явно был не "западником",а "славянофилом"; но он сам изменил Петербург. Он однажды сказал, что творчествоЛьва Толстого — это русская деревня, принявшая размеры и значение Рима. Что-то вэтом роде и сам Розанов принес в Петербург. Он был одним из зачинателей и виднейшихдеятелей так называемого русского религиозно-культурного ренессанса конца XIX -начала XX вв.; русская культура пошла ввысь, когда в нее вошел этот учитель историии географии из гимназии города Елец (Орловской, кажется, губернии). Провинцияпредстала у Розанова не как "второй сорт" и подражание далеким столицам, а как пластпервореальности, как плодоносящий чернозем, как некое онтологическое начало.Розанов "элементарен", то есть стихиен. А разве это уже не похоже на Америку? В елецкойгимназии у Розанова учились два будущих русских писателя — Михаил Пришвин иИван Бунин; первый из них вспоминал, как после неудавшегося побега в Америку, киндейцам, некий гимназист стал объектом издевательского внимания со стороны учителей,- и только один Василий Васильевич Розанов отнесся к беглецу с пониманием исочувствием. Дети — это ведь тоже была "провинция" в викторианской тогдашней культуре.Да и американцы считались тогда чем-то вроде детей — не только индейцы, но и"янки". В поэме Пушкина Петр Великий в Петербурге прорубил окно в Европу; Розановв захолустном Ельце открыл Америку.Розанов не любил Гоголя: подозревал его в некрофилии. А это было единственноесексуальное извращение, которое он не прощал, — все остальные находили у него понимание.Розанов и сам был вроде как ребенок — так сказать, полиморфно-перверсен. Еголюбовью пользовалось все живое, независимо от пола и даже биологического вида. Оноднажды написал, что человек потому и царь природы, что способен к скотоложеству."Либидинозны" все реакции Розанова, все его выходы в мир. Андрей Белый вспоминаетв мемуарах, что Розанов, разговаривая с молодой женщиной, даже на литературные темы,даже на людях, мог пощупать ее грудь. Допустим, это анекдот; но ведь рассказывалосьэто именно о Розанове, и только о Розанове.Непрерывный ток розановского "либидо", исходивший от него на все без исключенияпредметы — вплоть до неодушевленных, — делал Розанова писателем абсолютно"беспринципным". В русской высокоидейной журналистике начала века это былосмертным грехом. Именно поэтому Розанов оказался "правым" — сотрудником монархическиориентированной или просто реакционной прессы, — потому что "левые" к себене пускали. Считать его на этом основании консерватором, конечно, нельзя; но "реакционером"назвать, пожалуй, можно. Это была, однако, та "архаическая революцион-