Загрузить PDF-версию (2,78 Mb) - Православие и современность

– И вообще зачем он здесь? – продолжала недоумевать Жанна. – Хотя не факт,
конечно, что он выйдет отсюда в той же комплектации, что и заходил. Ведь гад же,
погляди, я их морды влет вычисляю!
– Да это какой-то непростой гад, с наворотом, – Эжен-Оливье, тем не менее, не мог
оторвать глаз от Софии, разговаривавшей с арабом. На ее губах играла улыбка, та, какую
он ни с чем не мог спутать – дружеская, открытая, одобряющая улыбка. У нее может быть
тысяча причин говорить с арабом, даже разрешить ему появиться здесь, на то она и Софи
Севазмиу. Но у нее не может быть ни единой причины улыбаться ему как своему. И это не
игра, бывают вещи, которые при всем желании невозможно сыграть. Когда она так вот
улыбается, на самом деле одними только уголками губ, в её глазах играют огоньки
маленьких свечей. Да что же, черт побери, происходит?! София между тем выбивала
папиросу из своей неизменной коробочки "Беломорканала".
– Трудно сбросить маску, которая приросла даже не снаружи, а изнутри. Очень
трудно, Софья, – Слободан, в простой полотняной куртке и коричневой сорочке с мягким
воротом, сейчас был вовсе не похож на араба. Но даже не отсутствие восточной кичливой
роскоши в одежде было тому причиной. Выражение его лица странным образом
перебарывало черты. – Но все-таки я хотел спросить у Вас… Не знаю даже, с чего начать.
– Вы начали с того, что произнесли мое имя по-человечески, – София Севазмиу
усмехнулась. – Иной раз это несказанно приятно слышать, хотя бы разнообразия ради.
Давайте вообще говорить по-русски, по-русски вообще любые вопросы легче идут, как
под водку.
– Я люблю можжевеловую, – Слободан говорил по-русски без акцента, но несколько
напряженно, лишенным модуляций голосом. – Тьфу, невозможно странное ощущение.
Сто лет не говорил, даже во сне. Софья, почему Вы здесь?
– Здесь в метро? Здесь в Париже? – глаза Софии смеялись.
– Вы поняли меня, вижу, что поняли. Тех, кто лишил Вас детства, европейцы
называли "повстанцами", "борцами за свободу". Этих храбрых бойцов против беременных
женщин и школьников они отказывались признать террористами. Они давали им
убежище, они разводили этих змей целыми питомниками.
Недоумевал не только Эжен-Оливье. Многие из макисаров, не скрывая оторопи,
поглядывали на Софию Севазмиу, беседующую на каком-то немыслимом языке с еще
менее мыслимым здесь арабом.
– Ведь и в России всякой мрази хватало, – улыбнувшись пойманному в одном из
взглядов удивлению, проговорила София. – Едва ль Вы знаете, был в России такой
правозащитник, Кузнецов. Я один раз с ним встречалась в детстве, но я тогда еще мало
знала, это было сразу после плена. Знай я уже тогда, клянусь, я бы глаза ему вырвала,
никакие взрослые б меня не оттащили. В начале девяносто пятого года, ну, это-то Вы
должны знать, штурм Грозного, этот предатель пролез к солдатам. Кричал – я
правозащитник Адам Кузнецов, я даю свое слово, сложите оружие, и вас вывезут отсюда!
(Факты взяты из документального фильма "Чеченский капкан", Ren ТВ, 2004). Зачем вам
эта война, зачем вам быть оккупантами, гибнуть ради неправого дела! Вы подумайте,
Слобо, кому он это говорил? Девятнадцатилетним мальчишкам, но даже не в возрасте
дело. Мы с Вами, я думаю, и в шестнадцать бы такого уже не проглотили. А они были
зеленые, совсем зеленые. Без опыта жизни, без идеологии, они ведь кончали школу, когда
рушилась Империя. Даже если кто из них учился, а не в потолок плевал, ну что он мог
прочесть по перестроечным учебникам о Ермолове? И они поверили, сложили оружие. Ну
как было не поверить такому доброму дедушке? Самое обидное – уже через несколько
месяцев черта бы с два у него этакий номер прошел. Они с какой-то немыслимой
быстротой сделались солдатами. Национального еще не было, но каждый нажил свое. Кто
понял, что крест не просто так, как тот парнишка-мученик, что со мной сидел несколько
дней. Кто стал за друзей мстить. Ничего бы у него не вышло, даже через месяц!
105