Загрузить PDF-версию (2,78 Mb) - Православие и современность

– Стойте, где стоите! – Соня отпрыгнула назад. Тьфу, револьвер-то в комнате, в
чемодане. – Я ждала женщину.
– Вы ждали Милану Младич, – он тем не менее остановился в дверях. – Я тоже ждал,
что она будет сегодня работать с Вашими материалами. Но вместо этого она рожает.
Спасибо, хоть позвонила перед тем, как ложиться в клинику. Сорок минут назад.
Разрешите, все же, представиться. Леонид Севазмиос, ведущий галерный раб издательства
"Электра".
– Проходите, – полотенце упало на плечи, и она небрежно встряхнула холодными
сосульками волос. Он ей не слишком понравился, по одежде – "мажор", как называли
таких вот в ее школьные годы. Сложно сказать, что это такое. Пожалуй, мажор – это тот,
на кого смотришь летом и знаешь, что зимой он непременно влезет в кашемировое пальто.
И у этого как пить дать в шкафу висит. Кроме того, он был смуглозагорелым, кареглазым,
темноволосым. Соню же всегда тянуло к блондинам, на худой конец ей могли нравиться
русые и рыжие, хотя она и не знала наверное, что это: вопрос вкуса или бесознательная
самозащита психики. И слишком он казался жизнерадостным, слишком веселым. Нет,
Леонид Севазмиос с первого взгляда ей не понравился. Однако все то, что она знала о нем,
следовало честно признать, говорило в его пользу. А честность в ту пору была для Сони
ключевым словом, почти фетишем.
– Я сейчас! – крикнула она уже из ванной, запрыгивая в джинсовый комбинезон. –
Выпьете чаю?
– Нет! – прокричал гость из комнаты. – Я пью только копченый "Лапсунг Сушонг"
фирмы "Ньюбай", а у Вас его нету! У Вас наверняка только какой-нибудь "Пиквик" в
пакетиках, хорошо, если без бергамота. Кофе я тоже не буду, Вы его не умеете варить.
Женщины вообще ужасно варят кофе.
– По-моему, я не выражала намеренья варить Вам кофе, – Соня извлекла из ящика
стола заранее записанный CD. – Здесь все, что может понадобиться. Мои показания,
которых мне не дали озвучить на процессе. Отказ в визе США, дальние родственники
отца хотели меня положить там в клинику психологической реабилитации. Но
американские власти сочли нежелательным въезд в страну тринадцатилетнего ребенка,
пострадавшего от чеченских сепаратистов. Свидетельства врачей, ну о том, как меня
искалечили. Последнюю фразу она произнесла небрежно, она всегда говорила только так,
опережая возможную реакцию сострадания.
– Этот материал просто руки обжигает, – он сделался серьезен. – Читали, какая
вакханалия идет в газетах? Особенно в английских, "Спустя десятилетие рука Кремля
дотянулась до чеченского повстанца". Не хило? Попадаются фразы еще прикольнее, могу
переслать по мылу.
– Я все это читала.
– Ну да, я должен был сообразить, конечно, Вы отслеживали. Ничего, книжица о его
подвигах будет хорошим осиновым колом в могилу. А выпустить постараемся как можно
скорей, даже несмотря на свинью, которую лично мне подложил младенец Миланы.
Только вот что, София… Давайте, я Вам сообщу, когда книга выйдет. Они ведь ведут
следствие, с них станется начать дергать всех, кто имел к бедняжке убиенному "личные
счеты". Лучше Вам в это время не быть в Европе. Они же идиоты, абсолютные идиоты.
– Ну, если они начнут дергать меня, это не будет таким уж абсолютным идиотизмом.
Ведь я-то его и убила.
Спустя годы Соня так и не сумела понять, отчего, в первый и последний раз в жизни,
так феерически глупо себя повела. Она превосходно знала уже, что даже проверенным
людям, вызывающим абсолютное доверие, следует говорить только то, что нужно для
дела. А легкомысленный облик Леонида противоречил серьезным фактам, которые ей
были о нем известны, и это вызывало неприятную двойственность. Даже абсолютного
доверия не было. Так почему же тогда? Предчувствие? Нет, в мистику она не верила.
108