Загрузить PDF-версию (2,78 Mb) - Православие и современность

Глава 15. Баррикады (продолжение)
– Будет чертовски обидно, если пойдут бомбить с самолета, – майское утро было
прохладным, и Жанна подняла воротник ветровки. Ее щеки и кончик носа порозовели,
дымчато-серые глаза были изрядно сонными, – Вдруг по Нотр-Дам попадут?
– Не пойдут и не попадут, – уверенно ответил Эжен-Оливье. – Ситэ-то – пятачок. Вот
именно, если по нему лупить, во что-нибудь да попадешь. А сколько у них всякого добра
в Консьежери, во Дворце Правосудия, везде? Они не применят даже артиллерии, до той
поры, покуда не обнаружат, что у нас она есть. Горстка повстанцев таких потерь не стоит,
ведь они все одно нас вышибут за сутки. Знай они главное, да, никаких бомб бы не
пожалели, никаких снарядов, да узнать раньше времени им неоткуда.
– Да, здорово, что Нотр-Дам снова станет взаправду Нотр-Дамом, – просияла Жанна.
– Думаю, будь собор человеком, он захотел бы ради одного такого дня умереть. Я бы на
его месте захотела.
Они шли мимо Дворца Правосудия, шли среди бела дня, во всяком случае, среди
раннего утра, беспечно шли с Калашниковыми через плечо по самому-самому центру
французского ислама, и ветерок шевелил пушистые волосы Жанны. Ради одного этого
мне не жаль умереть десять раз, подумал Эжен-Оливье. Значит, стоит ли жалеть о соборе?
Она права. Собор не просто мог бы чувствовать то же самое, будь он человеком, он и
сейчас так чувствует, его камни не могут быть уж вовсе неживыми. Около здания
Европола громоздилась батарея ящиков со "Стингерами": среди хлопотавших вокруг
макисаров Эжен-Оливье, конечно, увидал нескольких знакомых, например Мориса
Лодера, угрюмого даже в такое веселое утро парня, в прошлом году потерявшего в гетто
мать, когда их семью взял в оборот местный имам. Тогда-то он и подался в Маки, до того
мать же и жалел. Сам он в тот день уцелел чудом, накануне угодил в местную больничку с
аппендицитом. Кажется, у него еще младший брат был, пропал, конечно. Наверное Эжен-
Оливье не знал, расспрашивать не принято, у каждого свои утраты, нету такого человека,
у кого б их не было.
Эжен-Оливье махнул рукой. Морис не заметил, он внимательно следил за
инструктажем.
– Хорошо, как летом на курорте, – уронила Жанна. – Как думаешь, долго еще нам так
вот загорать в тишине?
– Часа два, не меньше, – не сразу ответил Эжен-Оливье. – Сейчас они ничего не
предпринимают, понятно, опешили. Надо думать, просто оцепили подступы к мостам, а
сами совещаются до полного протирания штанов. На всех уровнях.
– Месса должна начаться раньше полудня, а сейчас половина девятого. Знаешь, а
может, и не так много наших положим, может статься, и мессу в Нотр-Дам спокойно
поглядим. Ох, если б сарацины раньше часа не раскачались штурмовать!
Как это, оказывается, просто, разговаривать с ней и идти рядом. И глупо было
нарочно сочинять, о чем бы таком загнуть, надо просто быть самим собой. Идти бы так
сто лет, но навстречу уже бежит Жорж Перну, старший по подразделению.
– А ты чего груши околачиваешь, Левек?
– Так Ларошжаклен поставил патрулировать вторую линию баррикад.
– Сейчас снимаем половину народа с баррикад, не слыхал, что ли, про загвоздку?
Уцелевшие флики засели как раз в соборе, в самом здании и на квартире имама.
Простреливают подступы, в том числе с крыши.
– Дерьмо!
– Кто спорит. Дуй под начало Роже Берто, они вправо от главного входа. А ты,
Сентвиль, оставайся при баррикадах. Да, возьми вот мобильник, обращаться умеешь?
– Шикарный, – Жанна поймала на лету телефон. – С флика снял?
– Ну. Пинкода вроде нет, но на всякий случай ты его не отключай. Если начнут
стягиваться к штурму, набери Ларошжаклена, его номер я там первым поставил.
123