Загрузить PDF-версию (2,78 Mb) - Православие и современность

Вам ее служить. Могу понять, что христианство – достаточно важная часть нашей
культуры, чтобы за нее можно было умереть. Но все-таки эти штуки… дьявол там,
демоны, ангелы, рай, ад… Я думал, что даже священники давно уже считали это ну как бы
символами.
– Поколения католических священников, что считали дьявола риторической
фигурой, остались в прошлом! – Резко, в промежутках между качаньями рычага,
заговорил отец Лотар. – Думаю, они горят в том самом аду, который также почитали за
риторическую фигуру, эти священники двадцатого века! Из-за них Римская Церковь пала,
а затем перестала существовать. Именно они сказали, как в дурацком анекдоте, "и вы
правы, и вы правы, и вы по-своему правы". Все народы идут к Богу, только каждый своим
путем! Незачем и миссионерствовать, коли так! А без сознания того, что является
единственным сосудом Истины, Церковь Христова не живет. Это – глаз без зрения, тело
без души. Столетиями Римская Церковь говорила – "права только я"! В двадцатом веке ее
разъел либерализм, и она сказала – "всяк прав по-своему". На этом католицизм кончился,
начался неокатолицизм, то есть слегка театрализованная гуманистическая говорильня.
Знаешь, как нас учили в семинарии? Если Святое Причастие упало на пол, священнику
надлежит сперва опуститься на колени, вылизать в этом месте камень, а затем взять
специальное долото и стесать в порошок слой, которого Причастие коснулось. Ну, этот
каменный порошок тоже потом надо собрать, словом, много чего еще надо делать… И все
это может не казаться человеку идиотизмом только при одном условии. Он должен
верить, что имеет дело с Плотью Христовой. А если он считает, что пресуществленная
облатка – это как бы Плоть Христова, символически Плоть Христова, то можно просто
поднять и в карман положить, а потом спокойно ходить по этому месту, как и делали уже
лет семьдесят неокатолики. Еще интереснее – лишние облатки они после мессы вообще
выбрасывали, ты подумай, лишнее Тело Христово! Разве захочется умереть за облатку,
которую ты сам вытряхиваешь из Потира в мусорное ведро? И вот, когда настоящий враг,
почитающий истиной только себя, а сговорчивых либеральных католиков втихую –
дураками, пришел, никто и не захотел умирать. И вместо них умерла Римская Церковь.
– Не совсем никто. Мой дед… Он был… Все в нашей семье были министрантами
Нотр-Дам. Он был убит, когда ваххабиты пришли захватить собор. Он умер за Нотр-Дам,
а священник сбежал.
– Так ты – внук мученика? Ты счастлив, он стоит за тебя.
– Но ведь дед-то как раз был этим, неокатоликом, как Вы говорите. Он и ходил к
нелатинской коротенькой мессе, и Причастие, наверное, в руку брал.
– Он мученик, прочее неважно. Пойми, не мирянину решать, как обращаться со
Святым Причастием, какой должна быть месса. Неправильно наученного мирянина
Господь простит. Вся ответственность – на духовенстве. Вот Господь и послал твоему
деду стойкости, а священнику не послал. И все же таких, как твой дед, было мало, очень
мало. Неокатолицизм разъел веру. Нетрепетное обращение с Причастием, отсутствие
постов, тут слишком много соблазна и для мирян.
Дрезина летела в темноте, луч света слишком быстро скользил впереди, чтобы что-то
можно было разглядеть в нем.
– Погодите-ка, отец Лотар! – вдруг дошло до Эжена-Оливье. – Сколько же Вам лет?
– Мне тридцать три года.
– Так как же Вы могли учиться в семинарии?
Священник засмеялся, ритмично орудуя рычагом.
– О, я успел официально проучиться целый год! Только потому, конечно, что
семинария не была неокатолической, их-то все позакрывали двумя годами раньше. А я
успел застать семинарию Флавиньи, фантастическое место, там был монастырь еще во
времена
Карла
74