Загрузить PDF-версию (2,78 Mb) - Православие и современность

ухваченный с алтаря-тренажера. Лотар, заходя в зал, еще сам не зная, с какой целью, не
сумел сдержать смеха. Вообразили, значит, что разоряют часовенку. Интересно,
определят ли их черти на не самую горячую сковородку ввиду несоответствия намеренья
результату?
"Ты– то чего смеешься, -изумился солдат, невольно поднимаясь на ноги. – Что это
тебя разобрало, а, аббат?"
"Я еще не аббат, – Лотар с удовольствием направил кулак в слаборазвитую челюсть
военнослужащего, – зато ты – уже идиот".
Как же все-таки невыносимо мало было этого единственного года во Флавиньи, года
и одного сентября, если точнее.
– Здесь нам надо слезть и перевести стрелку, – священник перестал раскачивать
рычаг. Что ж, уж на что хорошо Эжен-Оливье сам ориентировался в подземельях
метрополитена, надлежало честно признать, что у отца Лотара это выходило не хуже.
Вскоре путь во тьме продолжился. Но никогда еще Эжену-Оливье Левеку не было до
такой степени не по себе, до такой степени жутковато в безопасном и надежном мраке
подземелья. Быть может, потому что он занимался сейчас тем, чего также не делал
никогда в своей жизни: он представлял себя мусульманином. Даже не нынешним, а из тех,
из шахидов, которых так много было в начале столетия, когда они еще только
устанавливали свое полумировое господство. Вот он, с бандой таких же, ворвался с
огнеметом в детский садик, в разгар какого-нибудь смешного праздника, допустим,
Жирного Вторника, когда малыши восторженно калякают друг дружке рожицы углем и
акварелью, водят хоровод и лакомятся блинами. И вот эти детишки уже заложники, уже
можно объявить, что за каждого раненого повстанца их будут убивать по трое, по пять,
цифра зависит от количества, какое удалось захватить. И выставлять условия, за
невыполнение которых детей тоже станут убивать. Например, чтобы отменили закон о
хиджабе. (Ведь, кстати, так они и добились своего тогда. После двух или трех захватов
заложников наши деды и бабки сами потребовали от правительства, чтоб, значит,
прекратило подвергать риску жизни их детей. А мусульманки пусть ходят в школу в чем
хотят…) Сначала угрозы, потом чтоб испугать побольше, первый ребенок, пристреленный
на глазах у других, уже боящихся даже плакать. А полароид с беззащитным трупиком
крупным планом отправить на волю с заложником, по какой-то прихоти выбранным жить.
Но они знают, что любое заключенное с ними соглашение можно признать
недействительным, когда все заложники будут освобождены или перебиты. У них только
одна цель – устрашить, сломить, Поэтому они, в общем, готовы умереть. Пусть
наширявшись энергетиками, но более менее в своем уме – готовы. Вот, забрызганный
невинной кровью, он звонит домой, куда-нибудь в Эмираты, прощается с матерью,
сообщает, что идет к Аллаху. Та призывает на него всяческие благословения, сообщает,
между прочим, что уже пригласила гостей на его "свадьбу с черноокими небесными
девами". Вот он, наконец, падает среди тел своих жертв. А потом? Есть ли что-то потом?
Хорошо, есть или нет, даже неважно. Главное, он сам верит, что есть. И во что же он
верит? Вот ему открываются врата, ведущие в Место, где текут четыре реки. Одна – из
молока, одна – из меда, одна – из воды, и одна, между прочим, из вина. Неужели стоило
убивать детей ради бесплатного меда? Пусть он думает, что стоило. Ох, как же трудно в
это въехать. Вот к нему выходят навстречу эти черноокие, целая толпа, все одинаково
красивы, все жаждут заняться с ним любовными утехами… Будут ли они вести какие-то
разговоры или сразу, так сказать, к делу? Да и умеют ли они говорить? И о чем? Они же
не люди. Это только секс, только алые рты, белые руки, слишком белые, мертвеннобелые,
лунные, хваткие, цепкие руки… Они неживые, значит, они мертвые… Ох!
Эжен-Оливье тряхнул головой, стряхивая жуткое наваждение.
– Ну вот мы и на месте, – сказал отец Лотар.
78