Загрузить PDF-версию (2,78 Mb) - Православие и современность

прочим, заказал эту пару в Восьмом округе, в том бутике заказы принимают за два месяца
по записи. Ну, я не буду оба надевать. Этот жемчуг мы с мамой купили, правда, всегонавсего
в "Галери Лафайет", но он мне так нравится! Но браслеты, конечно, эксклюзивная
вещь. Нет, я все-таки, пожалуй, надену оба! Посмотри, здорово, да?
Жанна и без того смотрела на точеные белые руки, отяжеленные золотыми
наростами, словно ствол березки – грибом-паразитом.
– Ты что, мышцы ими качаешь, что ли? Раз уж у вас гантели запрещены.
Жанне вновь вспомнилась Гаэль. В отличие от нее самой и Мадлен, Гаэль Мусольтен
любила и умела быть красивой. "Вот Гаэль – настоящая парижанка, – вздыхала
мадемуазель Тейс, терпеливо слушая рассуждения о том, что „в туалете должна быть
только одна дерзкая деталь, либо уж декольте с длинной юбкой, либо мини с глухим
воротом, а иначе это ведь совсем по-другому называется, верно?", что бриллианты „не
живут" в золоте, и что вообще „золото хуже серебра". Не так уж много оставалось у
Мусольтенов как золота, так и бриллиантов, но как же играл ее единственный сапфир в
своих тончайших золотых лапках, не заметных в десяти шагах, словно камень присел на
палец отдохнуть и убежит, когда захочет. Вблизи он походил на глаз с золотыми
ресницами и действительно смотрел на тебя, сам по себе или так он оживал только на руке
Гаэли?
– А что такое гантели? – Иман наморщила лоб.
– Ну, такие тяжелые штуки, поднимать, чтобы руки были сильнее, – вздохнула
Жанна.
– Так это же спорт. А спорт – харам.
– Вот я и говорю, что твои браслеты вместо спорта.
– Тебе не нравится? – Иман надулась.
– По-моему, кошмар.
Иман обиженно захлопнула шкатулку. Повисла неловкая пауза, которую обе
собеседницы решительно не представляли, чем заполнить.
– Хочешь козинаков? – Иман протянула Жанне подвернувшуюся под руку глянцевую
коробочку.
– Спасибо, я их не люблю.
– А какие ты сладости любишь? – Произнесла Иман немного увереннее, входя в роль
гостеприимной хозяйки.
– Да не знаю, – Жанна пожала плечами. – Ну, люблю, например, карамельки со
сгущенным кальвадосом.
Таких конфет водилась огромная банка у старого месье де Лескюра, министранта
катакомбной общины. Он их страшно берег, Жанне никогда не доставалось больше двух
штучек разом. В желтеньких обертках с портретиком Вильгельма Завоевателя, белые
конфеты, когда-то прозрачные, затуманились изнутри. Но какой сладкой горечью
обволакивала небо их янтарная начинка!
– Кальвадос – это место, где Ла-Манш, – похоже, слегка обиженный тон вообще был
обыкновением Иман. – При чем тут конфеты?
– Кальвадос – это еще и яблочная водка, которую в этом месте раньше делали.
– Водка?! – Иман словно укололась иголкой одного из своих многочисленных
рукоделий. – Ты пробовала водку? В самом деле? И тебя не наказали плетьми?
– Чтобы меня бить вашими плетьми, меня еще поймать надо, – пребывание в гостях
уже начинало изрядно надоедать Жанне. Пожалуй, пора и честь знать.
– Послушай, – Иман многозначительно округлила глаза, – я ведь не маленькая,
прекрасно понимаю, что ты из гетто. Но ведь не совсем же ты кафирка, наверное, все-таки
ты обращаемая? Или нет?
– А ты как думаешь? Кстати, извини, конечно, но это не я кафирка, а ты – сарацинка.
Асет металась между тем по кухне, не замечая неодобрительных взглядов кухарки.
Поднимая крышки кастрюль и сковородок, заглядывая в духовки и грили, она пыталась
81