Двойная радуга

мыл пол, распахивал окна, дабы сквозняком
вынесло тяжелые запахи человеческой немощи,
и начинал рисовать. Не стоял за ценой картин.
Продавал легко. Ему говорили: «Леха, ты
как минимум раза в два продешевил, а то и в четыре!»
В ответ он бросал свое знаменитое: «Делов-то,
еще настрогаем!» И «строгал»...
После смерти жены нередко появлялись
женщины в его непутевой жизни. Да мало кто
из них выдерживал жуткие запои. В последние
годы в трезвые периоды, когда азарт гнал
к мольберту, когда устраивал выставки, брал
серьезные заказы, его забирала к себе Марина.
Она была младше Алексея на пятнадцать лет,
воспитывала дочь и обладала завидной деловой
хваткой — умело распоряжалась картинами
Алексея. За что ее страшно не любили жучкиторговцы,
которые крутились вокруг художников.
Но стоило Алексею войти в штопор запоя,
Марина выпроваживала его: «У меня дочь, ни
к чему ей видеть твои концерты». Был за Алексеем
грех — в пьяном виде могла полезть из него
гордыня, с ударами кулаком по столу, криками
«да я», «да мои картины по всему миру»,
«да я расписывал посольство»...
Гонимый Мариной, он не обязательно уходил
в мастерскую. Была еще Тамара, которая,
наоборот, радовалась запоям Алексея, ждала
их. Трезвым Алексей принадлежать ей не мог,
зато в период загулов был в полном распоряжении.
Такая вот любовь.