Двойная радуга

раз не соображает, значит, не все дома у неё, значит,
всю-то оставшуюся жизнь такая «с приветиком»
будет. Почти год лежала в клинике.
Училась ходить, говорить. Домой своим
ходом приехала. Не сказать, что слова из меня
безостановочно выскакивали, но разговаривала.
Дальш е сама виновата. Нельзя было
есть острое, тяжёлую пищу. Сотрудники с базы
приходят — деликатесы, угощения. Н атащили
всего. Ко мне подчинённые хорошо относились.
«Надежда Николаевна, поешьте хоть
чуть-чуть». Конфеты запрещали врачи — ела.
Пирожное с жадностью... Так по всему соскучилась.
По обычной пище. Даже выпила немного
коньяка, ну глоточек какой-то. Профессор
предупреждал — нельзя. Думала: та, у врачей
всегда нельзя. Ведь нормально себя чувствую.
Хотелось поскорее стать полноценным человеком.
Со мной приступ. Серёдка горит. Страшная
боль. Руки, ноги ледяные, а серёдка горит
нестерпимым огнём. Кричу криком: «Ой, спасите!»
На «скорой» в больницу, а там со мной, как
с отработанным материалом, положили в палату
для умирающих. Поставили на мне крест.
Прошу: «Переведите в другую палату, я нормальная,
умирать не собираюсь». Никто не слушает:
«Твоё место здесь». Один врач нашёлся,
тихонько мне: «Тётя Надя, я ничего не говорил,
но вы зайдите к заведующему в кабинет, сядьте
и скажите: не уйду, пока не переведёте в нормальную
палату». Так и сделала. Заведующий