История римской литературы

Þëèàí Êóëàêîâñêèé ÈÑÒÎÐÈß ÐÈÌÑÊÎÉ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÛÀíäðåé Ïó÷êîâ ÞËÈÀÍ ÊÓËÀÊÎÂÑÊÈÉ: ÏÐÎÔÅÑÑÎÐ È ËÅÊÖÈÈниях» 53 . Потому если у Кулаковского в лекционной аудитории Вечный город скаждым семестром рождается заново, то «все Вечные города у Булгакова погибают»54 . И если у Булгакова в 1920-х «они погибают с тем же постоянством, с какимхудожник поручает им быть местом действия своих произведений» 55 , то уКулаковского в 1880–1910-х Рим как Вечный город изображается с тем же«уличным» постоянством, с каким его История «поручила» представителямсвоей литературы избрать Рим местом их собственного деяния и словесноготворчества. И так же, как у Булгакова «город — место пребывания и деятельностимастеров; вне города им положено погибать» 56 , так у Кулаковского Рим —место, за пределами которого писатель и поэт, прекратив быть клиентом и параситом,тоже гибнет (как Овидий, Марциал). И все это осознается и Булгаковым,и Кулаковским — мастерами письма — именно в Киеве, а не в иных имперскихстолицах.Кулаковский трудился в терминах «разрешенной» литературы, Булгаков —в терминах «неразрешенной». Оттого и отношение к городу Риму в городе Киевеу них разное: у первого — подобострастно историческое, у второго — утопическинесбыточное. Но если глядеть с иной стороны, неизвестно, о чем бы писалБулгаков (да и Ильф с Петровым, и Шолохов, и Замятин, и Гладков, «созданныереволюцией»), если б не революция. А вот Кулаковский и его коллегипо кафедре классической филологии, если бы не революция, точно продолжалибы сочинять о Риме.Конечно, сравнивать ученого с писателем — гиблое дело. Но только в томслучае, если ученый — физик, а писатель — лирик. В связи с Кулаковским иБулгаковым наши параллели кажутся естественными: не по жанру, но по местуговорения и объекту любопытства, художественного и исследовательского —«Киев — Город — Рим». Объектом литературного внимания Булгакова была киевскаякатастрофа 1918–1919 годов. Мирон Петровский обратил внимание, чтопадение Города и гражданская война — постоянная тема Августина Блаженного(«О Граде Божием»), что Булгаков, переживший эту катастрофу в Киеве, могнайти у Августина прецедент и образец самого высокого порядка 57 . Осмелюсьдобавить, что Кулаковский, который был старше Булгакова на 36 лет и жил вКиеве 38 лет, этой катастрофы пережить не смог: не апеллировал он к Августинуи Вечному городу с началом Первой мировой войны, поскольку его прост-53 Ю. А. Кулаковский. Италия при римских императорах // Университетские известия. 1884. № 10.С. 211–213.54 Мирон Петровский. Мастер и город… С. 282.55 Там же. С. 282.56 Там же. С. 288.57 Там же. С. 299.ранством был не только любимый Рим, но Киев и Россия 58 , утрата которых в ихкультурном качестве была для него невыносимой. Булгаков вынес и передал потомству,Кулаковский передал современникам, но не вынес. У него была инаямыслительная схема, обратная булгаковской: Рим — Город — Киев.Рим оказался для Кулаковского культурным источником и филологическойосновой классицизма в российском университетском образовании. «Нашсовременный классицизм, — писал он, — заимствовали мы от Западной Европы.Но наша история связала нас не с западным, а с восточным Римом, с Византией.Связь эта никогда не прерывалась, и ее традиция выразилась в нашей духовнойшколе, обнаруживаясь и в таком внешнем факте, как новогреческоечтение в семинариях и академиях. Почему бы нам не позаботиться о том, чтобыосновать наш классицизм на эллинском, а не на римском элементе» 59 . В этихсловах нет отречения от Рима, в них есть широта кругозора, в котором открываетсяне «первый» Рим, но «второй» — Novae Romae, ЦRэград, а дальше и «третій»,вторая столица Российской империи 60 .Остроту этого момента Кулаковский мог прочувствовать в июле 1888 года,когда киевляне крестным ходом к колонне Магдебургского права торжественноотмечали 900-летие Крещения Руси князем Владимиром, который сам был крещенв ромейском, эллинизированном Херсонесе, во владениях нового христианскогоРима, возникшем в противоположность старому, языческому. Собственно,Владимир, крестив киевлян, не меняя планировки и обойдясь без дорогостоящегопереноса города, скажем, вниз по Днепру, ближе к приглянувшему-58 В которой дислоцировался «третій Римъ» и которая претендовала на владение «вторым», Константинополем,— особенно остро в 1915–1916 гг. «Два убо Рима падоша, а третій стоит. а четвертомуне быти», — это высказывание старца Филофея (в письме Мунехину) стало чуть ли не элементомгеополитической медитации. Но игумен Елеазарова монастыря продолжил размышление, и записал:«Ибо хотя стены, столпы и палаты великого Рима не пленены, но пленены дьяволом их (римлян.— А. П.) души по причине опресноков. аще убо Агарины внуце гре§ское цRство пріаша, но вэры неповредиша, ниже насилствуют греком wт вэры wтступати. Однако Ромейское царство неразрушимо,ибо Господь записался в римскую власть» (В. Н. Малинин. Старец Елеазарова монастыря Филофейи его послания. Киев, 1901. Прил. С. 42–44). Сказанные на исходе первой четверти XVI века, за считанныедесятилетия до падения «Нового Рима», «Коистzнтинова града», слова Филофея о «Ромейскомцарстве» лишены постоянного пространственно-временного прикрепления. Они выражают своего родамигрирующую функцию, носителем которой могли быть разные политические институты и котораяперешла к России как единственному сохранившему политическую независимость православномуцарству. «Не три свечи горели, а три встречи, — / Одну из них сам Бог благословил...» (О. М.).59 Ю. А. Кулаковский. Археология в Риме // Русский вестник. 1888. № 1. С. 213.60 Иногда Рим у Кулаковского кажется сродни упоминанию чёрта (более того — «чорта») у Булгакова:превращает чёрта и Рим в действующие лица произведения, иногда в забавные персонажи.XXVIXXVII