История римской литературы

Þëèàí Êóëàêîâñêèé ÈÑÒÎÐÈß ÐÈÌÑÊÎÉ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÛÀíäðåé Ïó÷êîâ ÞËÈÀÍ ÊÓËÀÊÎÂÑÊÈÉ: ÏÐÎÔÅÑÑÎÐ È ËÅÊÖÈÈбыло только учиться. Но вот чего не было у греков. У них не было того замечательногожанра, который можно назвать драматическим и трагическим историзмом»126 . Оригинальность концепции Кулаковского в указанном ряду выяснитьзатруднительно. Пожалуй, здесь будет верным заключение о Кулаковскомне как об исследователе римской литературы, но как о популяризаторе ее, зато —вдохновенном. Он был одним из первых (после разве что В. И. Модестова), ктодал себе труд выполнить такую культурно благодарную работу, лишь кое-гдевнеся в летопись личностный оттенок. Лекции Кулаковского не научный трактат,замешенный на постановке и разрешении частной проблемы, это действительнособирательный образ излагаемого, увиденный во всеоружии громаднойэрудиции: римляне могли быть уверены, что «солнце будущего нарисует имтень прошлого». И Кулаковский был ярким представителем этого будущего. Тоизложение по царствованиям истории Византийской империи, которое едва ликорректно было вменено в научную вину Юлиану Андреевичу его рецензентами127 , как раз в наших лекциях должно расцениваться в высшей степени похвально.«О ком же вы пишете?», — спрашивает в «Сталкере» Писателя Профессор.«О читателях», — отвечает Писатель 128 . Этот ответ может быть в первую очередьвложен в уста античного автора: позднее и читатель изменился, и его мироотношениетрансформировалось от приземленного к возвышенному. Но такаятрансформация, заданная греческими философами, была поддержана и развитаименно древнеримской поэзией в ее Золотой век — век Вергилия, Горация иОвидия, в эпоху Августа. Рим, обстраивавшийся греческими храмами, притягивалне-римлян: среди корифеев поздней античной литературы собственно римлянмы и не сыщем. Среди тех, кто решался сочинять по-латыни, нет ни одногокоренного римлянина. Но все они свободно владели греческим языком. Так,Ливий Андроник — грек из Тарента, родной язык Энния — оскский (а сам онполугрек), язык Плавта — вероятно, умбрский, Теренций был африканцем,Федр — македонцем, Стаций Цецилий — кельтом, а Фабий Пиктор, отпрыскрода Фабиев, римлянин из римлян, пишет о древнеримской истории не по-латыни,а по-гречески 129 . Да и имущественное положение «римских» авторов былоразным, как правило, низким: Невий — плебей, Плавт — из актеров, Теренций— вольноотпущенник и бывший раб из Африки (его отпустили ob ingenium— «за одаренность»). Среди телохранителей Божественного Августа можно былообнаружить «варварских» германцев. Однако в творчестве Катулла, Марциа-126 А. Ф. Лосев. Эллинистически-римская эстетика... С. 79.127 См.: А. А. Пучков. Юлиан Кулаковский и его время… С. 222–233.128 Как правило, о писателях пишут их внимательные читатели, сиречь — литературоведы.129 С. С. Аверинцев. Римский этап античной литературы… С. 16.ла, Тибулла и Проперция непрестанно звучат темы вечности Рима и государственнойвласти, Гораций оказывается одним из творцов официальной идеологиипринципата Августа, а Овидий «счастлив родиться ныне, и мне по душе время,в котором живу!» Потом, его, правда, Август сошлет в Томы, и он будет писатьпо-другому 130 . — «Когда с дряхлеющей любовью / Мешая в песнях Рим и снег, /Овидий пел арбу воловью / В походе варварских телег», — напомнит в 1914 годуОсип Мандельштам.Таким образом, вопрос об истоках римской литературы решался в пользугреческой. Т. Бирт задолго до С. С. Аверинцева писал, что если отвлечься от чистовнешнего, римская литература есть только «фазис в развитии греческой» 131 .Это было и в русле исследований XIX в., восходивших к сочинениям концаXVIII в., творчеству И. Г. Гёрдера, когда увлечение поисками архетипа рукописейпривело к тому, что римскую культуру, как и ее литературу, стали считатьвторичной по отношению к Греции, да и понятие «античность» было разделенона античность греческую и античность римскую. Принадлежность исследователейк разным направлениям позволяла им по-разному отвечать на вопрос о вторичностиримской словесности: от простой констатации до теоретическогообоснования и попытки представить собственную типологизацию мировой литературы,и в ее рамках рассмотреть литературу римскую. Но заимствования заимствованиями,корни — корнями, но собственно-то римская литература чемхарактерна? Во-первых, пожалуй, означенным А. Ф. Лосевым драматическим итрагическим историзмом. Во-вторых, если у римлян не было своего Гомера, тоим пришлось его «назначить»: римским Гомером стал Вергилий. В-третьих, воII веке, после Золотого века, баснописец Федр к «болтливым грекам» уже относилсяс пренебрежением, и басни сочинял для того, чтобы «Рим и в этой областипоэзии мог соперничать с Грецией»:Ведь если стих мой Лацию понравится,Он в большем сможет с Грецией соперничать 132 .Но и ему, самому прозаическому из римских поэтов, была «едкой завистимилее аляповатая древность». Римская литература — парадокс постоянной самоидентификацииримских авторов в контексте греческих авторов, парадоксэллинистической самоидентификации 133 .130 См.: Д. Д. Сергеев. Представления о государстве и государственной власти римских писателейэпохи Августа // Античный мир. Проблемы истории и культуры: Сб. науч. статей к 65-летию со днярождения проф. Э. Д. Фролова. СПб, 1998. С. 294–308.131 Т. Бирт. История римской литературы в пяти лекциях / Пер. с нем. И. Румер. М., 1913. С. 7.132 М. Л. Гаспаров. Античная литературная басня (Федр и Бабрий). М., 1971. С. 48–49, 75.133 По Т. Бирту, эллинистической зовется космополитическая образованность греков со временАлександра Македонского, та общегреческая культура, в значительной степени лишенная местногоLIILIII