Prokopyev_monology

Говорю Любане:
— П ом нить, плакала: «Некрасивая, толстая». А я тебе говорила:
«Да будешь ты счастливой, будешь!» Так и получалось.
На что Любаня:
— А помнишь, я говорила тебе: «Не умрёшь в восемнадцать
лет. Ни за что Fie умрёшь!» И ведь жива...
Бельгийский вариант
В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ
В пять лет я умирала. Врачи поставили смертельный диагноз.
Почки. Отец воспротивился. Законченный атеист, коммунист,
за спиной военная академия, поехал к знахарю. И меня с того света
вытащили. Знахарь жил где-то у моря. Папа набрал у него всякой
травы. Стал меня пичкать снадобьями. И выходил. Как уж воздействовал
знахарь — не знаю. Выжила. Папа привозит здоровую
дочь в клинику. Вот, мол, полюбуйтесь, эскулапы. Врачи на его победшле
реляции отвечают: «Вы думаете, добро ей сделали? Ничего
подобного! В восемнадцать лет всё равно умрёт».
Я приговор свой услышала. И жила с раннего возраста с ощущением
неизбежной смерти. Подруга Иринка однажды призналась,
что осознала конечность своей земной жизни лет в тридцать
пять. А я в пять. Для меня важнее были не политические формации,
а что восходит солнце, что жарким летом, когда идёшь от моря
по каменистой дороге, от неё пышет жаром, что вечную пыль из
гробницы фараона я стираю тряпочкой с телевизора. Папа заводил
речь о международном положении, я отмахивалась к его досаде.
В октябрятах ещё ничего не понимала. Когда повязывали галстук,
тыкали в уголочки, объясняя, что каждый обозначает, думала:
это не со мной происходит. В комсомол не стремилась. Мать
шумела: «Как так, младшая сестра уже в комсомоле, ты какая-то
отщепенка!» Она не потому кипятилась, что я телепаюсь в хвосте
передовой молодёжи, —мама —человек практический, заглядывала
в будущее дочери, где без комсомольского значка на моей груди
не видела института и безбедного моего, а там, глядишь, и своего
существования.
Я знала, что мне лучше не рожать. А кому такая жена сдалась?
Подружки в Омске удивлялись: ты посмотри, мужики шеи