Prokopyev_monology

не рассчитаешься, прибегал к крайне крутой мере. Ж утко-спокойным
шагом ныходил в сенцы... Возвращаясь со службы, в кладовке
под замком оставлял верхнюю одежду —ремни, портупеи, кобуру,
отнюдь не пустую. Дед доставал наган, с непроницаемым, неподвижным
лицом заходил в дом, поднимал пистолет на жену: «Убыо!
Пся крэв!» Взгляд мужа, пустой и холодный, как дуло пистолета,
действовал мгновенным отрезвляющим средством, сбивая пламя
истерики. Жена распрекрасно понимала: нажать на курок — лучший
выход для мужа. Из двух возникающих зол — раскрытие тайны
и бытовое убийство — последнее предпочтительнее. Истерика
улетучивалась, нсвыстрсливший пистолет возвращался на место.
Что-то кипело в бабушке и после смерти мужа. Она страшно
любила революционные песни:
По военной дороге шёл в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год...
Песня для бабушки была не абстрактным «искусством ради
искусства». М узыкально-поэтические ассоциации основывались
на конкретных, перед глазами стоящих событиях топ военной кампании.
И пела бабушка с яростным задором:
Были сборы недолги, от Кубани и Волги
Мы коней поднимали в поход!
Она больше от Вятки поднимала... Ыо это мелочи. И надо было
слышать, Вадим слышал, с каким остервенением выпевала:
Па Д он у и в Замостье тлеют белые кости,
11ад костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки!
Акцент делался не на атаманов, они проходили по принципу —
из песни слов не выкинешь, зато какая испепеляющая интонация
доставалась польским панам. Бабушка на секунду задерживала «п»
в губах, и «польские» вылетало сухим разящим выстрелом:
П омнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Дядя Слава, человек прагматичный, расчётливый, в начале семидесятых
надумал поискать родственников в Польше. Вадим подозревал:
здесь был не чистый зов крови. Дядя, скорее всего, рассуждал
в следующем ключе. Если обрести польских родственников
и наладить контакт, можно съездить за кордон. Для советско­
Рукомойник