Prokopyev_monology

Рана моя не тяж ёлая, наверное, осколок только и всего кость
царапнул. Но кровищ а была до колен. Никогда бы не подумал, что
из-за рассечения кожи головы столько крови. В госпитале в первую
перевязку мне заменили гимнастёрку и брюки — всё в крови. Хорошо
помню: когда, перебинтованный в воронке старшиной, я тащил
раненого, тож е кровь шла. Л когда ткнулся в ручей, для окружающих
был кадр: солдат весь в крови и головой в воду. Но я добился,
чтобы не ехать в телеге. Хотя рисковал. Ведь самое тяжёлое ранение
— в голову, чуть ниже рангом — в живот. Действительно, могло
бы чёрт-те что получиться. К примеру — заражение. Это сразу в мозг,
и похоронку домой. Контузия, конечно, лёгкая была всё равно.
Так и не спросил маму: зачем писала на фронт, что я крещёный?
О на разговор никогда не заводила. Как-то рассказывала:
её старший брат воевал на Первой империалистической. Австрийская
пуля попала в медную иконку, что носил на груди под сердцем.
Тридцатого апреля или первого мая, ещё бои шли, забавный
случай произош ёл. Медсанбат наш в Берлине стоял. Красный крест
на видном месте. Вдруг пацанва немецкая прибегает, тянут за собой.
Дескать, пойдёмте, лопочут взволнованно. Мы с санитаром пошли.
Л там самоубийца за великую немецкую идею. Сидит бабулька над
тазом, вены себе вскрыла и ждёт, когда кровь стечёт. Порешила:
всё одно всем канут, лучше от себя смерть принять, чем от русского
Ивана. Капли крови громко стукаются о таз... Но густая старческая
кровь, не хочет самоубийства. Санитар перевязал сё...
А второго мая обрушилась тишина. У меня был товарищ Женя
Ветров, в плазовом отделении вместе работали, его отец, Иван Савельевич,
деревенский мужик, в Первую империалистическую
и гражданскую лет шесть воевал, в сорок первом его опять забрали,
и до Победы в окопах. Старший лейтенант, связист. Рассказывал,
после войны долго мечтал: «Выкопать бы в лесу подальше от людей
зем лянку и жить одному. Поел, полежал, вышел на полянку, посидел
в тиш ине. Ветерок в ветках гуляет, птички радуются, солнечные
пятна на траве». Так устал от войны. Я-то что — пацан, и всего
каких-то четыре месяца на фронте, не успел утомиться от грохота,
и вдруг резанула по ушам тишина. Ни канонады, ни разрывов,
ни стрельбы... До звона в ушах. Конец войне...
Двинул я к рейхстагу... В наших войсках тягловых лошадей
сколько хочешь было. Что только на них не возили... Лошади почему-то
сплошь маленького роста, а возничие, как правило, солдаты
в годах, даже старики. Ушлые ребята, в одном месте банк разбомби­
Крещается раб Божий