Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

стных, пробуждая в них ответственность и активность, одновременно проводя
реформы, для осуществления которых надо, чтобы эта психологическая эволюция
уже принесла результаты. Разомкнуть круг, который может сделаться для реформаторов
петлей, возможно прежде всего через развитие диалога, формирующего
общественные отношения.
В этом смысле твоя статья ’’Всем, кто захочет выслушать меня в Прибалтике”
по форме очень своевременна.
Но вот в начале статьи ты представляешься своим предполагаемым собеседникам
так: ”Я хоть человек еврейского происхождения, но русский поэт и вообще
человек, болеющий за Россию...”
Это уступительное ’’хоть” применительно к своему еврейскому происхождению
меня оскорбило. Кому и что ты уступаешь? Советским национал-бесноватым, для
которых еврейская кровь - врожденный и неисправимый порок, исключающий любовь
к России?
Почему тебе вдруг стало неудобно сказать о себе, как прежде, что ты —
русский поэт, безоговорочно русский поэт, и это достаточно тебя характеризует?
Другое было время? Но стоит ли приспособляться к нынешнему?
Не станет же Генри Киссинджер говорить о себе: ”Я хоть человек еврейского
происхождения, но американский государственный деятель и патриот Соединенных
Штатов.”
Боюсь, что участникам диалога ты отрекомендовался не в европейском стиле,
а в том, какой сочли бы приличным для еврея, пишущего по-русски, Куняев с
Шафаревичем.
Отрекомендовавшись, ты продолжаешь: ’’Следовательно, по вашей раскладке, я
защищаю интересы противоположной стороны.”
Но почему ты так уверен, что с точки зрения эстонцев, литовцев, латышей
тот факт, что ты русский поэт и любишь Россию, уже делает тебя их противником?
Твой друг Давид Самойлов и еврей по происхождению, и русский поэт, и
любит Россию, — однако эстонцы его уважают и высоко ценят.
Зачем же оглуплять потенциальных собеседников? Они могут обидеться и перестать
слушать.
Это тем вероятнее, что дальше, обращаясь к латышам, литовцам, эстонцам
(пусть не только к ним, но прежде всего к ним), ты высказываешь о них
следующее предположение на случай возможного выхода прибалтийских республик
из СССР: ’’Надеетесь, что сами под шумок выскочите, и ярость твердокаменных
падет на нас? За нас вы никакой ответственности не чувствуете... Вам бы выбраться,
а там хоть трава не расти. Черт с ними, с оккупантами, так что ли?
Но ведь это духовная энтропия, философия, доступная всем и чреватая последствиями
для всех”.
Но кто же тебя захочет слушать, если ты предполагаешь в слушателе столь
отталкивающие свойства?
Дальше в своем обращении ты рекомендуешь латышам, литовцам, эстонцам не
забывать, что в установлении советской власти 70 лет назад ’’весьма существенную
роль сыграли многие прибалты”. Если ты имеешь в виду латышских
стрелков, то часть их воевала за Советы, а часть защищала Латвийскую республику,
сражаясь с Красной Армией. И вообще, —почему нынешние латыши, литовцы,
эстонцы должны чувствовать себя ответственными за действия, которые были совершены
до их рождения? Или ты стал сторонником принципа наследственной народной
вины — ответственности детей за отцов, внуков за дедов?
Но какой же цивилизованный человек будет воспринимать писателя, верного
такому принципу?
Или вдруг ты мимоходом бросаешь, что при сталинщине ’’испорченная жизнь
среднего человека у вас была намного легче, чем нормальная в России”.
45