Здесь - Вторая литература

зиция стала всеобщей. А литература, а поэзия преждевсех обязана принять такую (по крайней мере, такую!)позицию. Писатель — если он обладает хоть каплейвнутренней честности — лучше других знает, что существуеткесарево и существует Богово, но что писательскийталант, писательская совесть не выдаютсягосударством и ничем кесарю не обязаны. В этомсмысле фраза Бродского на фоне советской литературысередины 60-х годов — я имею в виду литературноепоколение, вступившее в жизнь в послесталинскуюэпоху, — была поразительно новой. Сама позициянезависимости, разумеется, не была исключительнымсвойством только автора «Большой элегии», нов своем поколении он, насколько мне известно, первымпоставил вопрос так четко: творчество поэта —только его владения, и никакая власть не имеет правав него вмешиваться.Но независимость поэта от государственной власти— это всё еще вопрос внешний. Значительно важнее,видимо, то, что она последовательно и вернонаходит, выражение в самом творчестве Бродского.Позволю себе сказать банальность: для польского читателяпоявление подобной поэзии в литературе нашихвосточных соседей было шокирующим сюрпризом.Возможно, русский читатель, хорошо ориентированныйв подводных течениях и новейших поэтическихустремлениях, замечал в свое время потаенные явления,которые предвещали Бродского. С нашей точкизрения всё выглядело иначе. Для тех, кто узнавалрусские литературные новинки, главным образом, изпереводов, многочисленных, но, естественно, фрагментарных,русскую поэзию середины шестидесятых годовпредставляли Евтушенко и Вознесенский, в наилучшемварианте — Айги. А Бродский с самого начала неимел с ними ничего общего. Даже с Айги — поэтомтоже независимым, смело идущим своим путем, ноотыскивающим себя в соотнесении с западноевропей-352