Nikitin3

Чужих равно, мол, нанимать. . .
«Извольте-с! я вас не забуду.
У нас торговый оборот
Зимою-с. . . вот зима придет».
Посмотрим, как зима настанет. . .
Н у, если он меня обманет
И я останусь в дураках,
Без дома, с сумкой на плечах?
З а что же так? Дитя родное
Принудил. Сам теперь в долгу. . .
Нет, это чересчур! пустое!
Нельзя! и думать не могу!»
XVIII
Настала осень. Скучен город.
Дожди, туманы, резкий холод,
Ночь черная и серый день —
И по нужде покинуть лень
Свой теплый угол. Вечерами
Вороны, галки над садами
Кричат, сбираясь на ночлег.
Порой нежданный, мокрый снег
Кружится, кровли покрывает,
К лицу и платью пристает,
И снова мелкий дождь пойдет,
И ветер свистом досаждает.
Куда ни глянешь, — ручейки,
Да грязь и лужи. Окна плачут,
И, морщась, пешеходы прячут
Свои носы в воротники.
Лукич с досадой молчаливой
Поглядывал нетерпеливо
На небо, снега поджидал
И непогоду проклинал.
На рынке нечем поживиться:
Дороги плохи, нет крестьян;
Ходи, глотай сырой туман,
Пришлось хоть воздухом кормиться1
На зло кулак-молокосос
Над ним трунит: «Повесил нос!
Неволя по грязи шататься!
Н е молод, время отдохнуть
Н честным промыслом заняться!
Сидел бы с чашкой где-нибудь. . .»
Сюртук в дырах, сквозь крышу льется,
В окошки дует, печь худа,
Н а что ни взглянешь, — сердце рвется,
Хоть умереть, так не беда!
Дождь каплет. Темными клоками,
Редея, облака летят.
Вороны на плетне сидят,
Так мокры, жалки! Под ногами
Аисты поблеклые шумят.
Сад тих. Деревья почернели;
Стыдясь невольной наготы,
В тумане прячутся кусты;
Грачей пустые колыбели
Качает ветер, и мертва
К земле припавшая трава.
Лукич стоит под старой ивой,
В руке топор, в глазах печаль.
Пришлось бедняге на топливо
Рубить деревья, — крепко жаль,
Да надо: все дровам замена,
Их в целом доме ни полена. . .
И засучил он рукава.
Что ж выбрать? Эти дерева
Своей рукой отец покойный
Ему на память посадил;
Под этой ивой он любил
Вздремнуть на травке в полдень
знойный. . л
«Эх-ма! нужда!» Топор стучит,
С плетня вороны улетают,
А щепки воздух рассекают,
И ива, падая, скрипит.
Старушка печку затопила,
Лукич на конике прилег.
«О чем грустишь?» жена спросила.
«Т ак, что-то мочи нет, продрог».—
«Что зять-то? как?» —
«Смотри за щами,
В мужское дело не входи!» —
«О-ох, не ошибись, гляди!
Дом заложил. . . что будет с нами,
Когда не выкупим?» —
«Опять!
Нельзя, к примеру, помолчать?»
Дверь отворилась, и горбатый,
• В халате, с палкой суковатой,
Длиннобородый мужичок
Сказал с поклоном: «Встань, дружок!
Хозяин умный, тароватый!
Явился гость, — и ты не рад,
И я, сокол, невиноват». —
«Мы погодя побалагурим.
Ты кто? Зачем?» —
«Да встань-ко, встань!
Н е погоняй! кнута не любим. . .
Теперь — подушное достань».—
«Ты, знать, от старосты?
Рассыльный?» —
«Узнал, сударик мой, узн ал !»—
«Присядь: ты, кажется, устал. . .