Nikitin3

Москвы, тогда я непременно поеду и буду, конечно,
в Петербурге. Деньжонки у меня есть.
Правда, их не много, но все же моя поездка не
была бы бесполезна. Если же это предположение
мне не удастся, тогда постараюсь провести
весь май в деревне, отложив поездку в Москву
и Спб — г до неопределенного времени.
Книгопродавец Крашенинников до сих пор,
т. е. 3 */2 месяца, не отвечает мне, какое думает
он сделать употребление из/ посланных ему
мною 75 руб. сер. Жаль, что Вы его не видали.
Эту скотину стоило бы хорошенько пробрать.
Кажется, мне остается одно средство: послать
прошение к обер-полицеймейстеру с приложением
почтовой расписки. Печатным словом, я
полагаю, таких господ не испугаешь: наверное,
этот Краш!енинников] — второй экземпляр московского
Полевого.
Будьте здоровы.
Всею душою преданный Вам
И. Никитин.
P. S. Слышно, что в П[етербур]ге опасались
каких-то беспокойств со стороны народа при
объявлении ему е, и так далее. . . Правда ли это?
Пожалуйста, напишите.
00. п. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г., март
Письмо мое, посланное к Вам 10-го марта, я
считал слишком недостаточным, слишком кратким,
потому что оно было писано второпях, в
то время, когда вокруг меня толкались, рассуждали,
спорили и смеялись разные лица. Поэтому
я хочу поговорить с Вами на досуге,
с намерением извлечь из этой беседы двоякую
для себя выгоду: приятное и полезное. Первого
я уже достигаю тем, что веду с Вами речь, второго,—
что разбиваю в прах Ваше предположение,
будто бы я пишу к Вам всегда bon gre
mal gre тогда как доказательство противного
У Вас перед глазами: эти строки были писаны
волею и охотою. Ну-с, кто из нас теперь правее,
— я или Вы? Извольте, извольте! . .
я молчу: да не похвалится, сказано, всякая тварь
перед богом. Скромный, вообще, с недавнего
времени и в особенности теперь, в дни великого
поста и молитвы, я скромен до того, что из уст
моих не выходит ни одного праздного слова:
вероятно, меня осенила благодать, вследствие
моей беспрестанной молитвы: «дух праздносло-
18 *
вия не даждь ми». . . вероятно так! К несчастию,
я перестаю думать и о святой молитве, и
о тяжести греха, словом — забываю о всем, когда
завожу с Вами речь. Жаль мне Вас! Вы
единственная причина моих прегрешений: Вы,
следовательно, за все должны отдать богу отчет,
чего, однако, я никак не желаю. Я готов
принять на одного себя всю ответственность за
мои и даже за Ваши ошибки, если только Вы
можете ошибиться, готов перенести великое наказание
под условием видеть Вас и говорить
с Вами, когда мне вздумается. . . Не сдвигайте
Ваших бровей: все это шутка, не более, шутка
для меня горькая, для Вас безвредная. Не знаю
сам, зачем я все это говорю. Просто — я рад
свободной минуте. Я похож теперь на человека,
который, после долгого заключения в душных и
темных стенах, вышел, наконец, на свежий воздух
и спешит наглядеться на синее небо, на широкое
поле, цветы и деревья. Все его существо
как будто возродилось, зажило новою жизнью,
полною наслаждения и счастья. Он даже не думает
о том, что снова может попасть в те стены,
из-за которых вышел, что счастье его похоже
на сон, который может быть прерван случайным
шумом или криком. . . Да и стоит ли в самом
деле об этом думать? Ведь если каждую минуту
удовольствия встречать вопросом — как и
почему? если подкапываться под каждое чувство,
допрашиваясь, что оно такое, откуда пришло
и куда ведет, если все отравлять сомнением,
— тогда жизнь превратится в пытку. Выносить
пытку за святое дело, за благородную
идею, конечно, должно. Эта пытка заслуживает
и похвалы, и подражания, потому что она —
подвиг, но обречение себя на бесплодные, бесцельные
страдания — чисто безумие. Вот поэтому-то
я хочу извлечь из настоящего мгновения
все, что оно может дать мне лучшего. Простите,
что я вдался в это quasi-философское
рассуждение; эта старая истина, может быть,
несколько припахивает гнилью (если только
истины могут чем-либо припахивать), тем н.е менее
она — истина. И почему ж ее не высказать,
когда нас слушают без зевоты? Что за наказание!
Я просто сделался старым болтуном, который,
не обращая внимания на время, место и
на то, хотят ли его слушать, в сотый раз повторяет
известную всем историю. Несчастная слабость!
. .
Я уже писал Вам, что 10 числа этого месяца
у нас был читан во всех церквах манифест об
освобождении крестьян. Жаль, что мне неизвестно,
как это важное известие было принято
сельским населением, но городское приняло его