Nikitin3

крытым клювом; даже им тяжело от нестерпимого
жара. Батюшка, несмотря на свои сан,
ссбстзенноручно накладывает на воз полновесные
снопы, подмазывает дегтем колеса, впрягает
лошадь и сохраняет при всем этом невозмутимое
, спокойствие: так он рад хорошему
урожаю! Пример его и на меня действует благодетельно.
Только от непривычки к работе
к вечеру у меня страшно ломят плечи и руки.
Ночыо сплю, как убитый, даже и во сне ничего
не грезится. Сегодня, часов этак в пягь, когда
жар несколько убавился и работа закипела
дружнее, из села прискакал верхом мальчишка,
без шапки, босоногий, в оборванной рубашонке,
и своим детским языком насилу мог растолковать
батюшке, что умирает его больная мать,
что нужно ее исповедать и приобщить святых
тайн. Батюшка поморщился. Сердце мое сжалось,
и, грешный человек, я осудил его в душе.
Очевидно, ему жаль было терять золотое, рабочее
время. Впрочем, нерешимость его была минутная;
с моею помощию он посбросал с телеги
снопы и крупною рысью отправился в село.
Больная умерла в сумерки. Вечером, когда мы
готовились сесть за ужин, вошел кузнец Фома,
старик, белый, как лунь.
«Здравствуй, отец Иван! Вот я сына хочу
женить. . .»
— Знаю, знаю. Час добрый! — сказал батюшка.
«Покорнейше благодарим. Прими-ка вот, чем
богат».
Фома поклонился и поставил на стол штоф
водки.
— Спасибо, друг, спасибо! Только наперед
тебе самому ее надобно отведать.
«Почему не так, коли будет на то твоя милость».
Батюшка налил стакан.
— Выпей-ка на здоровье.
«Начинай, отец Иван. За мною дело не станет».
— Я бы не отказался. Ты знаешь, я не
пыо.
«Ну, и просить не стану. Благослови».
— Бог тебя благословит.
Фома выпил, крякнул и вытер усы руказом
своего серого халата.
«За венчанье-то, отец Иван, ты дорого ль
с меня положишь?»
— Сойдемся, друг, сойдемся.
«Вестимое дело. Все-таки, мне надо рассчитать,
что и как. . .»
Батюшка скоро с ним условился.
«Ну, вот,— сказал Фома, — спасибо, что не
прижимаешь; добрый ты, значит, человек, не то
что наш дьячок, — этакая дрянь, и не глядел
бы на него».
— Бог даст, исправится. Ну, каково убираетесь
с хлебом?
«Убираемся помаленьку. Так спешим, что
на-поди!» И, после непродолжительного разговора
об уборке хлеба, Фома поклонился и вышел.
«Зачем вы взяли это вино?» — спросил я
у батюшки.
— Затем, чтобы не обидеть старика. Таков
обычай.
«Ну, а зачем вы его потчевали?»
— Опять таков обычай. Вот погоди, когда
будешь попом, да придется тебе самому плесть
плетни, чинить соху, чистить хлев, да ходить
со двора на двор с просьбою, нельзя ли, мол,
вот в том мне помочь да в этом пособить, тогда
ко всему привыкнешь. — И батюшка грустно
сел за стол, как будто вопросы мои пробудили
в нем тяжелые мысли.
Полевые работы идут горячо попрежнему, и
я почти к ним привык: руки и плечи болят
у меня уже меньше. В прошлое воскресенье мы
все порядочно поотдохнули. Время, проведенное
мною в церкви, при слушании божественной
литургии, показалось мне особенно приятным.
Мужички стояли так тихо, так благоговейно!
Ни один человек не улыбнулся, несмотря на то,
что дьячок наш пел преотвратительно. При
взгляде на толпу народа, в голове моей
мелькнула нелепа мысль: что, если бы я был
учеником богословия? Я мог бы надеть стихарь,
в виду всех стать перед налоем и сказать
красноречивое, поучительное слово. .. По выходе
из церкви, на паперти, меня встретили две
чернички, одна старая, другая молодая и прехорошенькая.
Они занимаются печением просфор,
посещают богатых купцов в городе, которые
наделяют их разными съестными припасами,
иногда отправляются странствовать по
святым местам; на счет каких доходов? — положительно
сказать не могу. Старую черничку некоторые
мужички, в особенности пожилые бабы,
почитают за святую. Она носит на груди засаленную
тетрадку: «Сон пресвятыя богородицы»
и читает ее по складам набожным бабам; те
слушают, подпирая руками голову, вздыхают,
нередко плачут и награждают читальщицу кусками
холстины. Батюшка смотрит на них подозрительно,
но они живут, повидимому, так безукоризненно
и так хорошо сумели себя поставить
во мнении всех прихожан, что бояться им
50