Nikitin3

подошедший квасник бойко снимает с своей головы
наполненную бутылками кадку и утирает
грязным платком свое разгоревшееся, облитое
потом лицо. Число играющих в мяч постепенно
увеличивается и разделяется на несколько кружков
каждый с своею лап гою и своим мячом.
Но вот на дороге, сопровождаемый облаком се*
рой пыли, показался знакомый нам экипаж. Его
неуклюжий кузов, что-то среднее между коляскою
и бричкою, неровно качался на высоких,
грубой работы рессорах. Это был экипаж отцаректора.
Плечистый, бородатый кучер, крепко
натянув ременные вожжи, едва удерживал широкогрудых
вороных, которые, с пеною на удилах,
быстро неслись по отлогой равнине. На запятках,
при всяком толчке колеса, подпрыгивал
белокурый богослов, любимец отца-ректора, бездарнейшее
существо. Он, впрочем, добрый малый
и не ханжа, что в его положении большая
редкость. Позади, на трех дрожках, ехали профессора.
Отец-ректор вышел из экипажа, опираясь
на руку своего любимца, который откинул
ему подножку, и направился к ближайшей группе
учеников. Профессора следовали за ним в
почтительном расстоянии. «Ну, что? играете, а?
Играете? Это хорошо. Вот и деревья тут есть, и
травка есть. . . так, так. Играйте себе, — это ничего».
Он обернулся с улыбкою к профессорам:
«Разве подать им пример, а? Пример подать?»
— «Удостойте их. . . это не мешает. . .»—
отвечало несколько голосов. «Хорошо, хорошо.
Давайте лапту». Кто-то из учеников бросился
за лежавшею в стороне лаптой и так усердно
торопился вручить ее своему начальнику, что,
разбежавшись, чуть не сбил его с ног. «Рад, верно,
а? Ну, ничего, ничего. . .» — сказал начальник
и взял лапту. «Извольте бить. Я подброшу
мяч», — сказал один из профессоров, и мяч был
подброшен. Последовал неловкий удар — промах!
другой — опять промах. В третий раз лапта
ударила по мячу, но так неискусно, что он
принял косое направление, полетел вниз, сделал
несколько бестолковых прыжков и успокоился
на желтом песке. «Нет, нет! вы мяч нехорошо
подбрасываете, нехорошо. . . А бить я могу,
право, могу». — «Не угодно ли еще попробовать?»—
отвечал профессор. «Нет, что ж...
пусть молодежь играет. Мы лучше походим по
роще. Играйте, дети, играйте. . .» и вместе с
профессорами он скоро скрылся за стволами старых
дубов. «Многая лета!» — грянул в роще
чей-то бас, и опять отвечало эхо: «лета!»—«Это
непременно Попов орет. . . экое горло! Достанется
ему за это, — заметил стоявший подле меня
ученик, — побегу его предупредить. . .» И
сметливый, добрый товарищ полетел, как стрела,
в ту сторону, откуда принесся звук, знакомый
его слуху. Кучер одного из профессоров, переваливаясь
с боку на бок и загребая песок своими
пудовыми сапогами, лениво шел к опушке
рощи. В руках он держал завернутый в белую
скатерть самовар и небольшой кулек с закусками.
Ученики продолжали игру в мяч, бегали
взапуски, хохотали, спотыкались и падали, стараясь
друг друга посалить :::, и, за неимением
лучшего, находили во всем этом большое удовольствие.
С наступлением сумерек усталая толпа
побрела в разные стороны домой. . . Яблочкина
на рекреации не было. В эти дни он особенно
жаловался на боль в своей груди.
Яблочкин лежит в больнице. Доктор сказал,
что жить ему остается недолго. Кажется, немного
сказано. . . но нет, я не могу продолжать!
Наконец, и моя крепкая натура не выдержала.
Черною кровыо облилось мое бедное сердце, и
сижу я,-поникнув головой, и плачу, как ребенок.
Жить ему остается недолго. . . Зачем я не могу
отогнать от себя этой мысли? Нет, я не должен
ее отгонять! Я был бы не человек, если бы позабыл
скоро это нежданное, неисправимое горе.
Дитя, начавшее лепетать, дитя, страстно привязанное
к своей матери и брошенное ею в темном
лесу, не может так плакать, как я теперь плачу.
Оно не может так ясно понять свое беспомощное
положение, сознать и представить себе весь
ужас своего одиночества, как я теперь все это
сознаю и понимаю. Ведь Яблочкин — моя нравственная
опора! Это — свет, который сиял передо
мною во мраке, свет, за которым я подвигался
вперед по моей тяжелой и узкой тропе. Это —
любовь, которая веяла на мою душу всем, что
есть на земле прекрасного и благородного. . .
Господи! как же мне не плакать!
Вот что вчера случилось. Яблочкин уже давно
подал прошение и на-днях должен был получить
увольнение из духовного звания. Эта мысль
заставила его держать себя несколько независимее
ко всем его окружающим. Вчера, во время
перемены классов, он закурил в! коридоре папиросу
и стоял, облокотившись рукою на перила
лестницы, которая ведет в комнаты инспектора.
Меня там не было. Говорят, что инспектор его
увидал и позвал к себе. Через четверть часа
* Посалить — ударить. Ударивший лаптою мяч бежит
в сторону; поймавший его, или просто поднявший с
земли, наносит беглецу удар во что придется, — это
и называется посалить. Случается, что под этот удар
подвертывается и какой-нибудь профессор.
5