Nikitin3

нами таким образом о нашей душе, совсем не
так ясно, как познание о внешнем мире и других
предметах. Познание об этих предметах может
быть нам ясным оттого, что они противопоставляются
нашей душе, как отличное от нее;
но наше я не может противопоставить самого
себя себе, как внешний предмет. Правда, что
при самонаблюдении возможно раздвоение некоторым
образом и самопротивспоставление нашего
сознания, потому что, кроме акта наблюдения,
должны также продолжаться действия наблюдаемые;
но при таком разделении сознания обыкновенно
ослабляется сила и живость наблюдаемых
им психологических явлений. Тогда как во внешнем
мире предметы представляются нам в
раздельности, мир внутренний является пред
внутренним оком в совершенном смешении. ..»
Я привожу здесь этот отрывок из лекции
с тою целию, чтобы он поглубже, так сказать,
засел в мою голову. Объяснение раздвоения
нашего сознания и самопротивопоставления нашего
я, к сожалению, прервалось громким смехом
одного ученика, который не сумел удержаться,
слушая какой-то уморительный анекдот
потешавшего его товарища. Федор Федорович
встал, исследовал сущность дела до мельчайших
подробностей, виновных поставил к порогу на
колени, и, казалось, все кончено. Напротив.
Началось бесконечное рассуждение об обязанностях
воспитанников вообще, воспитанников духовного
сословия в особенности. Половина слушателей
зевала, другая слушала своего наставника
по привычке его слушать. Стоявшие на
коленях ученики, едва он оборачивал к ним свою
спину, или показывали ему кулак, или дразнили
его языком. Раздался звонок — и у всех
просияли лица. Федор Федорович указал в тетрадке
на место, до которого нужно было
выучить к следующему дню урок, и класс окончился.
Это свободное и не нужное ни на что
время, от Ю до 11 часов, покуда явится новый
профессор, — у нас в некотором роде антракт.
Ученики выходят в коридор, толкаются в классе,
словом происходит обычная неурядица.
О профессоре истории, класс которого начался
в 11 часов, я скажу после. Нельзя же вдруг:
хорошенького понемножку. В коридоре я встретил
Яблочкина. Он сердится, что я давно
к нему не захожу.
Квартира Яблочкина не велика, но такая
уютная и чистенькая, что прелесть! Стулья
обиты новым ситцем. Столик полированный.
В простенке зеркало. На окнах расставлены
6
цветы, которые, по словам Яблочкина. старушкахозяйка
любит до страсти. Когда я вошел в переднюю,
крепостной человек этой старушки
снял с меня шинель. Предупредительность его
так меня смутила, что я покраснел до ушей. Мне
никогда не случалось пользоваться чужими
услугами. Яблочкин что-то переводил из Горация.
«Здравствуй, Вася! — сказал он, пожимая
мне руку, — насилу обо мне вспомнил». И бросил
в сторону книгу. Лицо его, что случается
редко, было' такое веселое и светлое, что я не
мог удержаться и спросил, что это значит. «Да
так, душа моя, ничего нет особенного. День
ясный. Кругом тихо. В комнате пахнет цветами.
На ногах у меня, видишь (он поднял со смехом
одну ногу), — новые сапоги. Задачку я написал
в один присест. Стал переводить Горация — переводится
без труда: вот я и рад. Так-то, приятель!»
Яблочкин обнял меня и ударил ладонью
по плечу. «Ну, каково поживаешь на новой
квартире?»
— Так себе, — сказал я, — ни хорошо, ни
дурно. Дурно то, что некоторые товарищи, благодаря
моей новой квартире, посматривают на
меня косо.
«А ты этого не предвидел? Разумеется,
с этого времени тебя будут бояться, как пересказчика,
доносчика и тому подобное. Впрочем,
это вздор! . . Что ж, ты просился у своего отца
в университет?»
— Просился. Я наперед тебе говорил, что
он откажет.
«Вот, ей-богу, народ! Видит пробитую дорогу
и думает, что лучше этой дороги и нет, и
не должно быть. . . А, все-таки, у тебя нет
воли; ну, отчего бы не сделать по-своему?»
— Это дело решенное, — отвечал я. — Поговорим
о другом.
«Т. е. о семинарии? Изволь. Вчера, в начале
класса, было обращено к нам вступительное
слово такого рода: «Теперь мы снова приступаем
к занятиям. На экзамене перед каникулами
отцу-ректору угодно было заметить, что
некоторые из вас отвечали ему вяло. На будущее
время я требую, чтобы каждый, кого я ни
спрошу, читал мне лекцию без запинки. А кто
во время чтения будет посматривать на потолок
да выделывать эти: гм.. . гм. . . того, хотя бы он
стоял в первом десятке, я сопхну в 3-й разряд.
Вот вам и все! . .» Что ты на это скажешь?»
— Уж мы не раз это слышали. Приказано,
— стало быть, нужно исполнять.
«Ну, нет, душа моя! Зубрить я не стану.
И если бы в самом деле пришлось мне во время
ответа взглянуть на потолок или в сторону —