Nikitin3

Особую тревогу и раздражение вызвали эти перемены
в Никитине у Нордштейна. Характерно, что еще
в 1856 году Нордштейн стал выражать недовольство тем
направлением, которое приняла поэзия Никитина. «Кулак
кончен, — писал Нордштейн. — Поздравляю. А за
стихотворение — «Рассказ моего знакомого» — не благодарю;
что мне читать подражания Некрасову. Некрасов
думает, что купец безнаказанно может взяться за книги,
не оставляя и торговли для того, чтобы ее бранить, что
купец, что книжник может безнаказанно быть дурным
мужем и проч. Быть образовану не по состоянию всегда
несчастие; но если судьба и природные способности и
наклонности образовали человека и не по состоянию, то
надо уж наперекор всему оставить свое прежнее состояние
для нового; если же некоторые обстоятельства связывают
человека, то надо уметь делить время между делом
и удовольствием». И далее А. П. Нордштейн, как
и подобает реакционеру и крепостнику, длинно и подробно
поучает Никитина. Смысл этих поучений ясен:
каждый человек должен довольствоваться тем, что ему
Еыпало на долю, и не пытаться бунтовать против существующего
порядка вещей *.
Когда же Нордштейну стало известно стихотворение
«Пахарь», он со всей резкостью возражал против новых
тенденций в поэзии Никитина. В письме к Второву Нордштейн
с нескрываемой неприязнью говорит о стихотворении
«Пахарь»; «Заметание мое о стихотв. Ив. Сав. «Пахарь»
и проч. вы не совсем ясно поняли: я действительно
сначала осуждал выбор предмета, или, правильнее сказать,
просто я не вижу, не чувствую никакой поэзии в
социальном памфлете в стихах. Разумеется, что нет
предмета непоэтического, но для многих предметов еще
не родилось поэтов. Гейне хорош, но он большею частью
раскапывает раны, указывает на уродливости общественные,
и как бы то ни было, а его стихотворения более
нравятся уму, нежели сердцу, более соглашаешься, что
они хороши, нежели чувствуешь в них поэзию. Некрасов
уже решительно памфлетист в стихах, но как он сам на
себе испытал много горя, то его стихи и поражают верностью,
но все-таки верностью мысли, а не чувства, не
поэзии. В «Пахаре» и других тому подобных стихотв.
Ив. Сав. нет ничего, что хоть с которой бы стороны
заменяло поэзию; эти стихотворения он пишет головой,
а не поэтическим чувством. Прочтешь Гейне, скажешь:
«действительно хорошо», — но оттолкнешь книгу, прочтешь
Некрасова более из любопытства и скажешь: «да,
к сожалению, бывает так, но неужели нет других предметов
для стихов?»; прочтешь Ив. Сав. подобные стихотворения,
и хочется спорить. Значит, в последних только
мысль в стихах».
В письме к Никитину от 28 марта 1857 г. Нордштейн,
действительно, вступал в резкий спор, смысл которого
не оставлял никаких сомнений.
1 Архив Института литературы Академии наук СССР, ф. 569,
Письмо Нордштейна к Никитину от 26 апреля i856 г.
«Я опять о Пахаре. В нем не предмет коммунистический,
а мысль коммунистическая. Как хотите, а это стихотворение
неудачно. Вы говорите, что прочувствовано
оно вами? т. с. что же прочувствовано? Не знаю — или я
стал тупеть и не понимаю, или в вашем стнхотвор. мысль
не ясна и скорее смахивает на коммунизм. Отчего же и
цензура не пропустила? Вы думаете, что никто не писал
о горькой доле бедного земледельца. Писали очень много
и многие поэты, и цензура пропускала, потому что эти
поэты требовали только сочувствия бедняку. А ваше стнхотвор.
прямо рождает мысль, что какой-то человек принужден
трудиться неблагодарно над предметом таким,
над которым не должно трудиться.. . Впрочем, так как
у вас мысль не ясна, то и я говорю неясно.. . Словом,
ваши стихи опорачивают самый предмет его занятий,
вот в чем ошибка. Что значит строфа:
Уж когда же ты, кормилец наш,
Возьмешь верх над долей горькою?
Из земли ты роешь золото,
Сам-то сыт сухою коркою!
Над какой долей? долей бедняка или долей земледельца?
И отчего, роя золото, он ест сухую корку? Когда
урожай, он ест это золото, а в противном случае терпит
со всеми наравне. . . Все равно, как вы ни писали ваше
стихотворение, довольно для меня того, что оно производит
на меня впечатление, как и все коммуннстически-соцнальные
сочинения. Подобное же впечатление
оно сделало и на Конст. Осипов. (Александрова-
Дольника. — Л . П .) и на Майкова. А там уже ваше дело
разбирать, отчего оно не то впечатление произвело, какого
вы ожидали. ?Каль, что я не могу побеседовать
с вами и показать вам свой труд: вы увидели бы, что я
вовсе не старовер, как то прежде вы мне писали. .. но при
этом все, что делается во имя -науки, книги, европеизма,
так называемого просвещения, — я отвергаю как вредное,
а все, что надо делать для пользы настоящего положения
государства, — я считаю необходимым... Искандер и подобные
ему люди враги России, может быть по неведению,
но все-таки враги, все, что они толкуют во имя
просвещения, показывает, что они вовсе не знают России,
не знают, чего ей нужно и что надо делать. Поэтому
я вам и писал прежде, чтобы вы не увлекались.
. .» '. Смысл этой полемики ясен. Реакционер и крепостник,
Нордштейн был возмущен тем, что Никитин,
которому он старался привить верноподданнические
взгляды, «отбился от рук» и стал проповедником радикальных
воззрений, чуть ли не «коммунистических».
Мало того, поэт, которого Нордштейн рассматривал как
адепта майковской школы, не только настаивает на своей
самостоятельности, но еще и обличает его, Нордштейна,
в консервативных и отсталых убеждениях. Письма Нордштейна
к Второву и Никитину были попыткой «уберечь»
1 Архив Института литературы Академии наук СССР, ф. 569,