Nikitin3

Что же? усни, моя доля суровая1
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землею прндавнтся,
Только одним человеком убавится...
Убыль его никому не больна,
Память о нем никому не нужна! ..
Вот она — слышится песнь беззаботная —
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается...
Т иш е!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен, ни слез!
24 августа
Сейчас между моими учебными книгами мне
попался случайно забытый мною дневник. Первою
моею мыслию было сжечь эти страницы,
напомнившие мне столько горького. Но когда
я пробежал несколько строк, когда подумал, что
в них положена часть моей жизни, — рука моя
не поднялась на истребление этой бедной измятой
тетради.
Много протекло времени с той минуты, когда
умер мой незабвенный Яблочкин. Этот человек
имел на меня непостижимое влияние. Он заставлял
меня жить напряженною, почти поэтическою
жизнию. Умолкли его огненные речи,
положили его в могилу, и, кажется, навсегда улетела
от меня поэзия моей внутренней, духовной
жизни. Все пришло в обыкновенный порядок:
мечты мои остыли, желания не переходят
за известную черту. Успокойся! сказал я своему
сердцу, — и оно успокоилось. Только на лбу у
меня осталась резкая морщина, только голова
моя клонится теперь ниже прежнего.
В доме у нас невесело. Поля выжжены палящим
зноем; все хлеба пропали. Неурожай в
полном смысле этого слова. По улице не скрипят,
как бывало, с снопами воза. При вечерней
заре никто не поет беззаботной песни. Батюшка
ходит печальный и угрюмый.
По приезде моем сюда, я заговорил с ним о
моем намерении поступить в университет. «Видишь?
— сказал он, указывая мне на обнаженные
поля и на пустое наше гумно. — А до будущего
урожая еще далеко. Пожалуйста, не серди
меня пустяками: без тебя тошно. . .»
Переводный экзамен в богословие я выдержал
не совсем хорошо. Вдруг, после смерти Яблочкина,
мне трудно было взяться за дело. Батюшка
остался мною недоволен. «Жил ты, —
говорит, — под надзором профессора и едва удержался
в первом разряде». Однакож, я переведен.
Прощание мое с Федором Федоровичем, у
которого жить более я уже не буду, было довольно
холодно. Он, конечно, ожидал от меня
глубочайшей благодарности за все его заботы о
моих дальнейших успехах, но благодарить его,
право, не стоило.
Моя будущая судьба, теперь окончательно
определилась. Пройдут еще два года трудовой
однообразной жизни, и я приму на себя звание
духовного врача. Видит бог, намерения мои всегда
были чисты. Если я заблуждался, мечтая о
другой дороге, заблуждение мое было бескорыстно,
мысль не заходила далеко и. . .
Я слышу голос батюшки, который зовет меня
заплетать плетень, говоря: «Все равно — ты
сидишь без дела».
Довольно! дневник мой окончен.