Nikitin3

теперь уже не так. Старик Плотников умер,
дочь его вышла замуж, в семействе явились
новые отношения лиц одного к другому; притом
больной гость надоест скоро хозяевам; я знаю
примеры, что больные надоедают родному отцу
или родной матери.
Что касается моего молчания, моего бездействия,
которое, по Вашим словам, губит мое
дарование (если, впрочем, оно есть), — вот мой
ответ: я похож на скелет, обтянутый кожей,
а Вы хотите, чтобы я писал стихи. Могу ли я
вдуматься в предмет и овладеть им, когда меня
утомляет двухчасовое серьезнее чтение? Нет,
мой друг, сперва надобно освободиться от болезни,
до того продолжительной и упорной, что
иногда жизнь становится немилою, и тогда уже
браться за стихи. Писать их, конечно, легко;,
печатать, благодаря множеству новых журналов,
еще легче; но вот что скверно, если после
придется краснеть за строки, под которыми
увидишь свое имя. Мне кажется, и Вы не одобрили
бы всякой написанной мною дряни...
Повторяю, мой друг, надобно сперва выздороветь,
— иначе: «плохая песня соловью в когтях
у кошки. . .» 2
Недавно я познакомился очень близко с
доктором Болховитиновым 3, Вы знаете этого
умного человека, след., распространяться о нем
нечего. Он запрещает мне даже чтение, хотя бы
оно было в легком роде, не только умственную
работу. Но довольно о моей болезни: и Вам, я
думаю, я наскучил длинным письмом, да и мне
не весело оправдываться в глазах горячо любимого
мною человека.
В письме своем, между прочим, Вы упоминаете
о Чиадрове 4 и рекомендуете мне быть к
нему более снисходительным, где нужно, его
поправлять, давать ему советы и так далее.
То-то и прискорбно, мой друг, что г. Сеньковский
прислал ко мне безграмотного ученика с
условием платить ему ежегодно 240 руб. и
чрез долгое время приготовить из него приказчика
для книжного магазина. Моя же цель была
следующая: я рассчитывал на отдых, на свободу,
передав свои занятия по книжной торговле
знающему свое дело человеку, а Чиадрова в
в этом знании превосходит служащий у меня
мальчик. Чиадров был волонтером в армии, был
содержателем гостиницы, раздавал несколько
месяцев в библиотеке г. Сеньковского толпе читателей
занумерованные книги — и только. Мою
записную книгу он до того перепутал, что я
поставлен в необходимость заменить ее другою.
Чиадров — добрый человек *, но для меня решительно
не годится.
В конце своего письма Вы отказываетесь от
исполнения всех моих поручений по книжной
торговле. Мне кажется, Вы написали это сгоряча.
Мне не верится, чтобы так скоро Вы могли
меня разлюбить. Снисхождения, мой друг, побольше
снисхождения! — говорю собственными
Вашими словами. Еще нет налицо доказательств
моей вины, а Вы меня изобличили и осудили.
Сердитесь на меня или нет, я снова прошу
Вас: пожалуйста, купите «Полное собр. св.
гражд. законов» с приложениями и передайте
их Смирдину для пересылки ко мне.
1859, 6 июля, г. Воронеж
с 7. и. jr. 11ТОГОНУ
Весь Ваш
И. Никитин.
. Мой милый друг,
Николай Иванович.
Небольшое улучшение моего здоровья дало
мне возможность взяться за труд. Теперь я занят
поправкою своих мелких стихотворении.
Я думаю, что в конце августа я пришлю Вам
их непременно ‘. Признаюсь Вам, я почти ничем
недоволен; что ни прочитаю, — все кажется
риторикою. Грустио. . . Видит бог, многое писалось
от души. Знаю, что Вы будете недовольны
моею строгостию к родным моим детищам,
да что же делать! И рад бы глядеть на них с
любовью, но, увы! они ее не заслуживают.
Впрочем, так и быть. Как видно, природа не
слишком щедра на свои дары; надо поневоле
довольствоваться немногим. Будьте так добры,
напишите мне с первою почтою, должен ли я
переписывать «Кулака» 2 для представления его
в цензуру? Мне говорят, что можно представить
туда печатную книгу; это избавило бы
* Впрочем, доброта его еще не испытана на самом
деле. H a-днях случилась история такого рода: Чиадров
проснулся рано поутру и разбудил мальчика, спавшего
с ним в одной комнате. Мальчик вскочил не вдруг, за
что Чиадров так сильно ударил его ногою пониже
спины, что бедняк, приподнявшись, попал головою об
стену. Этого мало. Когда Чиадров начал бранить его
скверно матерными словами н когда мальчик возразил
ему, что подобных слов он не слыхал еще от хозяина,
приказчик мой вышел из себя и надавал мальчику пощечин,
да таких горячих, что лицо последнего облилось
кровью. На другой день поутру явился ко мне с окровавленным
платком и с жалобой отец избитого, и я имел
несчастие выслушать много горьких упреков...