Nikitin3

96 п оэм ы
И снова дом свой покидал,
Куска насущного искал.
Вот входит Саша. Мать больная,
Кряхтя, ей делает упрек:
«Ты редко ходишь, мой дружок!
Я умираю, дорогая. . .
Ох, тошно! так и давит грудь!
Хоть бы на .солнышко взглянуть,
Все снег, да снег! ..» —
«Я к вам хотела
Вчера притти, да то дела.
То гости. . .» Саша солгала:
Свекровь ей просто не велела,
Не приказал и муж: авось,
Еще, мол, свидишься, небось!
Старуика ложь подозревала,
По голосу ее узнала,
А голос Саши грустен был!
«Дитя мое, я. . . Бог судил. . .
Дай руку! .. дай, моя родная!
Так. . . крепче жми! . . ну, вот теперь
Легко. . .» И плакала больная;
Рыдала дочь. Без шума в дверь
Входила смерть.
Был темный вечер.
Порывистый, холодный ветер
В трубе печально завывал.
Лукич встревоженный стоял
У ног Арины. Дочь глядела
На умирающую мать
И все сильней, сильней бледнела.
Старушка стала умолкать
И постепенно холодела,
И содроганья ног и рук,
Последний знак тяжелых мук,
Ослабевали. Вдруг, рыдая.
Упала на колени дочь:
«Благослови меня, родная!»—
«Отец твой. . . нищий. . . ты помочь
Ему. . . наш дом. . .» и речь осталась
Неконченной, — и тихий стон
Сменил слова. Но вот и он
Умолк. Развязка приближалась.
В тоске подъятая рука,
Как плеть, упала. Грудь слегка
Приподнялась и опустилась.
Дыханье реже становилось,
Взор неподвижный угасал.
По телу трепет пробежал,
И стихло все. . . Не умолкал
Лишь бури вой.
«Один остался!
Один, как перст!» Лукич сказал,
Закрыл лицо — и зарыдал.
Уснуло доброе созданье!
Жизнь кончена. И как она
Была печальна и бедна!
Стряпня и вечное вязанье,
Забота в доме приглядеть
Да с голоду не умереть.
На пьянство мужа тайный ропот,
Порой побои от него,
Про быт чужой несмелый шопот,
Да слезы. . . больше ничего!
И эта мелочь мозг сушила
И человека в гроб свела!
Страшна ты, роковая сила
Нужды и мелочного зла!
Как гром, ты не убьешь мгновенно,
Войдешь ты, — пол не заскрипит,
А душишь, душишь постепенно,
Покуда жертва захрипит!
С рассветом буря замолчала.
Арина на столе лежала.
В лампаде огонек сиял;
Он как-то странно освещал
Лицо покойницы-старушки,
И неподвижной, и немой,
И белые углы подушки,
Прижатой мертвой головой.
Убитый горем и тоскою,
Перед иконою святою
Лукич всю ночь псалтирь читал.
Уныл и тих его был голос;
От страха жесткий, черный волос
На голове не раз вставал.
Казалось, строго и сурово
Глядела бледная жена;
Раба доселе, с жизнью новой
Вдруг изменилася она, —
Свою печаль припоминала
И мужу казнью угрожала. . .
Старик внимательней читал
И ничего не понимал.
Все буквы, мнилось, оживали,
Плясали, разбегались вдруг. . .
При обороте издавали
Листы какой-то чудный звук. . .
Меж тем соседки понемногу
Набились в горенку. Одне
Вздыхали и молились богу,
Другие в грустной тишине