?.-?. ???????=?????? ? ?????=???? ????? (?????????? Fort/Da)

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru 259
также и опыт сверхъестественного). Само по себе это давно известно [см. с. 496]. Членение слов и
вещей, которое каждый язык осуществляет по-своему, всегда является самым первым,
естественным образованием понятий, еще очень далеким от системы научного образования
понятий. Оно следует исключительно человеческому аспекту вещей, потребностям и интересам
человека. Языковая община может подводить то, что важно для нее в данной вещи, под
одинаковое обозначение с другими, в остальном, может быть, совершенно иноприродными
вещами, если все эти вещи обладают одинако-
504
вым, существенным для нее свойством. Наложение имени (impositio nominis) отнюдь не
согласуется с сущностными понятиями науки и ее системой классификации родов и видов.
Напротив, весьма часто всеобщее значение какого-нибудь слова выводится из того, что с точки
зрения этой системы является акциденцией.
При этом сам язык подвергается определенному влиянию со стороны науки. Мы, к примеру, не
скажем сегодня «рыба-кит», мы скажем просто «кит», поскольку всякий знает, что кит — это
млекопитающее. С другой стороны, народный язык со свойственным ему богатством обозначений
тех или иных вещей все больше и больше нивелируется, отчасти по вине современных средств
информации, отчасти в силу научно-технической стандартизации, как и вообще запас слов,
функционирующих в данном языке, не увеличивается, а уменьшается. Существует африканский
язык, располагающий, как утверждают, двумя сотнями различных выражений, обозначающих
верблюда в зависимости от тех отношений, в которых находится к жителям пустыни это
животное. В силу того господствующего значения, которое он сохраняет во всех этих отношениях,
верблюд всякий раз предстает перед нами как нечто совершенно иное 45 . Можно сказать, что в
подобных случаях напряжение между родовым понятием и языковым наименованием особенно
бросается в глаза. Но следует сказать также, что ни один живой язык не ставит себе целью согласовать
тенденцию к понятийной всеобщности с другой тенденцией, ориентированной на
прагматическое значение вещей. Поэтому если случайность естественного образования понятий
меряется меркой истинного сущностного порядка, а потому рассматривается как нечто сугубо акцидентальное,
то в этом всегда есть что-то искусственное и враждебное самой природе языка. В
действительности подобная случайность обязана своим существованием необходимой и законной
широте вариаций, с которой человеческий дух способен выразить сущностный порядок вещей.
Тот факт, что латинское средневековье вопреки тому значению, которое имел для него библейский
рассказ о смешении языков, почти не интересовалось этой стороной языковой проблемы,
объясняется, скорее всего, само собой разумевшимся господством ученой латыни, а также продолжавшимся
влиянием греческого учения о логосе. Лишь в эпоху Ренессанса, когда значимой
сделалась фигура ученого мирянина и национальные языки начали проникать в сферу ученой
образованности, лишь тогда начали
505
всерьез задумываться об отношении этих языков к внутреннему или «природному» слову. Не
следует, однако, видеть здесь ту постановку вопроса, которая характеризует современную
философию языка и ее инструментальное понятие о языке. Значение первого обращения к
языковой проблеме в эпоху Ренессанса состоит скорее в том, что антично-христианское наследие
еще было в ту пору чем-то само собой разумевшимся. В случае Кузанца это совершенно очевидно.
Словесные понятия, развертывающие единство духа, сохраняют тем не менее связь с природным
словом (vocabulum naturale), которое отсвечивает (relucet) в них всех, сколь бы произвольными ни
были отдельные наименования 46 : impositio nominis fit ad beneplacitum [наложение имени
происходит по усмотрению]. Можно было бы спросить себя, что это за связь и что это за
природное слово. Но то, что отдельные слова одного языка в конечном счете согласуются с
отдельными словами другого языка, поскольку все языки суть развертывания единого единства
духа, можно считать в методологическом смысле правильным.
Говоря о природном слове, Кузанец вовсе не имеет в виду слово праязыка, предшествовавшего
смешению языков. Идея подобного «Адамова» языка — в смысле учения о некоем прасостоянии
— здесь совершенно ни при чем. Скорее Кузанец исходит из принципиальной неточности всего
человеческого знания. В этом, как известно, и состояло его учение о познании,— учение, в
котором скрещиваются платонические и номиналистские мотивы: всякое человеческое познание
есть лишь предположение и мнение (coniectura, opinio) 47 . Это учение он и применяет теперь к
языку. Таким образом, он может признать различия между национальными языками и кажущуюся
произвольность их словаря, не подпадая, однако, под власть чисто конвенционалистской языковой
Гадамер Х.-Г.=Истина и метод: Основы филос. герменевтики: Пер. с нем./Общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова.— М.: Прогресс, 1988.-704 с.