Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

материи до конца дней. Я это знаю, потому что самбыл ребенком. И это знаю, потому что если бы непереступил бы какое-то «чувство», не щелкнуло бы,сорвалось что-то в середке, то сохранил бы навечнообраз Гостиницы, а с ней и способность наслаждатьсяплотью жизни. И, может быть, благополучней былобы... но щелкнуло.Помните, описывая приезд в Москву, назвал себявосемнадцатилетним — с разрядкой — мальчиком?Южная провинциальная жизнь особенно лелеет подобныеслова, называют друг друга игриво мальчиками идевочками полысевшие брюхатые кавалеры и их временныетяжеловесные подруги (я приведу своего мальчика,не возражаете? Сегодня мы наколем девочек,будьте уверены). Южная игривая жизнь тяготеет кмолодости, ценит молодость, не желает расставатьсяс молодостью. Одновременно она устремляется вкульт еды, культ одежды, культ эроса. Но я со школьныхлет чувствовал себя чужаком в Одессе, и чем дальше,тем больше. Как и советская власть, так Одесса —обе брали с разных сторон за горло, и чем дальше,тем больше. Вы возразите, в огороде бузина, а в Киеведядька, советчина — это стынь пустого гастронома,это серокожая, одрябшая рожа неопределенного возраста,пустыми глазами глядящая мимо вас, мимочеловека, — что общего с одесской теплотой, хитрованствомволи от пуза и для пуза? И тем не менее,есть общее, и оно в том, что и та и другая мудро хотятоставить тебя инфантильным недоразвитком, любойценой удержать от «щелкнуло». Потому что знают— если щелкнет, тогда начнет зудить: схватитьсябы за топор, раскроить бы плоти-материи самуюбашку (а не пятку, видите? видите, до чего доходит?),добраться бы до мозжечка-центра, откуда суть боли.И тогда — прощай гармоничный, добрый человек,который если не так, то эдак, а все равно человек общества,свой человек... Боль? Какая боль?! У-у, как124