Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

даровали и даже подпевали. Оба мы были абсолютно безголосы и
лишены слуха. Но нам, как гостям-англичанам, все было позволено.
Стоявший рядом с нами красноармеец с явным удовольствием и даже
умилением слушал, как Гумилев выводил глухим, уходящим
в нёбо голосом тут же сымпровизированный им перевод Интернационала.
Я же, между двумя приступами смеха, душившего меня,
только выкрикивала какое-то вау-лау, лау-вау-ююю!
Окончив к общему удовольствию пение, мы вместе с толпой двинулись
дальше. Гумилев стал спрашивать „The way to Wassilo Ostow",
повторяя настойчиво «уосило осто». Но никто, несмотря на явное
желание помочь иностранцу, не мог понять, чего он добивается.
Гумилев благодарил, улыбался, азартно повторяя: Wonderful! Of yes!
Your great Lenine! Karl Marx! Or yes! — и пожимал тянувшиеся к нему
со всех сторон руки.
Какой-то особенно любезный товарищ вдруг громко заявил:
— Должно, от своих отбились. Заплутались. Надо их на трибуны
доставить. Где милиционер
Гумилев горячо потряс ему руку:
— Thank you. Thank you! — и, подхватив меня под руку, бросился
со мной назад, в обратную сторону, будто увидел в толпе знакомого
англичанина.
Забежав за угол, мы остановились, переводя дух. Тут было тихо
и пусто.
— Ох, даже жарко стало, — хохотал Гумилев. — Хороши бы мы
были на трибуне! Представляете себе Еще сняли бы нас! И завтра
наши портреты появились бы в «Красной газете»! И никто, решительно
никто нас бы не узнал. Ну, нечего время терять, идем!
И мы снова вышли на Невский и смешались с толпой. Так мы
проходили до самого вечера, в полном восторге.
Когда в толпе начались пляски, мы, хотя и с большим трудом,
в особенности я, удержались и не пустились в пляс. Гумилев, для
большей убедительности подняв зонтик к звездному небу, заявил:
— An Englishman does not dance in the street. Shocking! — А я,
ослабев от смеха, в изнеможении прислонилась к стене.
— Довольно. Больше не могу. Ведите меня домой!
На следующий день в Студии Гумилев весело рассказал Лозинскому
об «английских делегатах». Но Лозинский отнесся к нашему
развлечению очень неодобрительно:
—• С огнем играешь, Николай Степанович. А что было бы, если
бы вас забрали в милицию
— Ничего не было бы, — перебил его Гумилев. — Никто тронуть
меня не посмеет. Я слишком известен.
Лозинский покачал головой:
— Я совсем не уверен, что не посмеют, если захотят. Не надо
«им» подавать повода. Ты слишком легкомыслен.