Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

ных Записках». В «Подлипках» имя героя — Ладнев. Так же называет
Леонтьев героя «Египетского голубя», повести уже прямо
и откровенно автобиографической. В 1857 году писатель получает
увольнение от службы, возвращается в Москву, хлопочет о месте:
принадлежащая ему часть имения (Леонтьев не единственный сын)
прокормить его не в состоянии. Два года живет он в имении баронессы
Розен в Нижегородской губернии в качестве домашнего врача.
Но тишина и размеренность жизни становятся для него несносными.
Кудиново, родовое гнездо, затем — Петербург. Но Петербург
— «Современника», Некрасова, Добролюбова, Чернышевского — отвратителен
Леонтьеву. Он — явление в России своеобычное, глубоко
нерусское. Никакой моральной сентиментальности. Никакой
любви к человечеству вообще. Она и невозможна, эта любовь к
неведомому человечеству, — возмущается Леонтьев: реально и
крепко, действенно можно любить только близкого своего, да так и
надо. .. Ведь только для себя и для своих кровных
близких делает человек что-то ценное — ценное для культуры
всемирной: то, что он делает «для человечества вообще», неизбежно
плохо, малокровно, никому — тому же отвлеченному человечеству,
в частности, — не нужно.. .
«Верно только одно, — точно — одно, одно только несомненно, — это
то, что все здешнее должно погибнуть! И потому на что эта лихорадочная
забота о земном благе грядущих: поколений На что эти младенчески болезненные
мечты и восторги День наш — век наш! И потому терпите
и заботьтесь практически лишь о ближайших делах, а сердечно — лишь о
ближних людях* именно о ближних, а не о всем человечестве.» )
1 5
Леонтьев — единственный, может быть, в России подлинный
человек Возрождения, с его эгоизмом, с его открытой душой к
прямой красоте, а не поэтичности (то есть красоте косвенной,
опосредствованной), с его жаждой утонченного, а зачастую и грубоватого
сладострастия, с его неуемностью к пестроте, яркости, диковинности
— и это не в искусстве, а в самой жизни. Не эстетика
отражений (т. е. искусства), а эстетика самой жизни. Поэтому
несколько наивно звучат слова Н. Бердяева в его известной
книге о Леонтьеве: «... эстетический вкус его не был безупречен.
В нем не было настоящей утонченности западных эстетов. Его эстетическая
культура не была достаточно высока» ) и т. д. Здесь —
6
явное смешение понятии «эстетики жизни» и «эстетики истории»,
как их понимал Леонтьев, — и эстетизма, даже эстетства, как пассивного
восприятия образов отраженной красоты — образов искусства.
5) «Наши новые христиане», 1880, Собр. соч., том 8, стр. 189.
e) Н. Бердяев. Константин Леонтьев. Париж, 1926. стр. 172.