Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

думается, досталась ему не столько в силу его личных поэтических
заслуг, которые я отнюдь не намерен умалять, сколько, главным образом,
потому, что можно было ясно ощутить, что Оцуп представляет
именно то течение, которое неразрывно связано с большой дорогой
русской поэзии.
Эта преемственность от классической русской поэзии сказалась у
него не только в ранних — пускай еще не вполне самостоятельных
— стихах, но и во всем его творчестве. И, в конце концов, ведь неважно,
к какой школе причислял себя сам поэт. Несущественно, что
до конца жизни он выступал паладином, неким «верным рыцарем»
акмеизма, выступал даже тогда, когда самое это понятие утеряло
всякий смысл, перестало что-либо значить и под него можно было
подвести самые различные — чуть ли не друг друга взаимно исключающие
— поэтические теории. И еше менее существенно, что в последние
годы перед смертью Оцуп — порой даже с некоторой агрессивностью
— проповедовал то, что сам он именовал «персонализмом»
и что было еще более зыбко, еще более расплывчато, еще менее
оправдано, чем все те многочисленные «измы», которые на наших
глазах так же быстро создавались, как быстро и бесследно таяли.
Было значительно более важно — и, собственно, в этом и заключалось
основное достоинство Оцупа, присущая ему черта — что он
всегда и при всех обстоятельствах оставался поэтом, притом поэтом
возвышенного склада (в лучшем значении этого понятия). Это свое
призвание он иногда понимал даже слишком узко, слишком буквально,
считая его неким подвижничеством. Те затаенные иронические
ноты, которые еще проскальзывали в его более ранних стихах,
постепенно им подавлялись, и на смену приходила, накатывалась,
росла некая тревога, беспокойство за мир, за всех тех, кто
окружал поэта. Это беспокойство передавалось в его стихах умышленной
жестокостью, терпкостью звука, доходя в отдельных случаях
до антимузыкальности, до парадоксального для поэта отрицания
«звуков сладких», до какого-то бегства от той певучести, которая
так прельщала большинство его сверстников. Поэтический дар казался
ему наваждением:
Не говорите о поэзии,
Как говорят о пустяках —
Она приходит как возмездие,
Она — отчаянье и страх.
Сойдя с ума от
одиночества,
Застонешь, муза тут как
Поэзия — сестра
тут:
пророчества,
Она при жизни вечный
К какому периоду его деятельности стихи Оцупа не относились
бы, неизменно их «пересекает иной стихии бесконечность». Эта же
суд.