Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

другому, изменившемуся времени. Точно так же, и в те же примерно
годы, воскресили англичане своих так называемых метафизических
поэтов (Донна, Крэшоу, Марвелла), а французы впервые
отдали должное своим совершенно ими забытым, но и впрямь прекрасным
стихотворцам конца XVI и первой половины XVII столетия.
«Возвращается ветер на круги своя». Пройдет одна «современность»,
наступит другая, и французы пожалуй опять полюбят Парни,
которого так любил Пушкин и которого они давно уже не читают.
Конечно, имя Парни они не забыли, подобно тому, как немцы
никогда не забывали имя Клопштока; но слава имени — это сплошь
и рядом лишь отзвук былой славы или отголосок существующего
в данное время мнения о том, какое место занимает тот или иной
писатель в истории литературы или языка его страны. Мнение это
тоже меняется, потому что движется историческая наука, но не
она решает вопрос о том, останется ли память о каком-либо авторе
архивной, книжной или оживет и вольется в литературную жизнь
такого-то поколения или ряда поколений. Историк литературы может
найти потерянное, может стряхнуть пыль со старой книги, может
предложить ее вниманию своих современников, но откликнутся
ли они, зависит уже от них; и скорее добьется у них отклика
не ученый, а писатель, поэт, с волнением прочитавший стихи
другого, давно умершего поэта. Для воскрешения имени, для оживления
славы достаточно бывает порой одного нового читателя,
но при условии, чтобы, услышав его зов, присоединились к нему
и другие. Читатели эти — те самые и есть, которых ждал, для которых
писал писатель.
Писал вчера или много веков назад. Разница тут менее велика,
чем кажется. Греческая трагедия и сейчас захватывает нас, как во
времена Эсхила и Софокла, а некоторых книг нам и в голову не
придет читать из тех, что с упоением читались нашими отцами или
дедами. Да и само отмежевание современников от потомков условно:
твердой границы между ними установить нельзя. Тютчев был
современником Тургенева, Фета, Толстого, но по году своего рождения
он гораздо ближе к Пушкину, чем к (ним. Однако жил он
почти вдвое дольше Пушкина и многие его современники были для
Пушкина уже потомством. На каждом «пароходе современности»
есть пассажиры и двадцати, и сорока, и шестидесяти лет. Двадцатилетнему
Маяковскому хотелось сбросить с него не столько в
сущности Пушкина и Лермонтова — пассажиров бесплотньгх и
безбилетных — сколько тех, кто был жив, но постарше его, так,
чтобы его сверстники, с ним во главе, остались бы одни на пароходе.
Сверстник — этому понятию и в самом деле присуща
некоторая точность. Но разве писатель пишет для одних своих
сверстников Разве не больше он думает о тех, кто моложе его, и