Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

ких писателей; немного позже их стало три: Гоголь, Толстой, Достоевский.
Тургенев и Гончаров слегка отодвинулись назад и приобрели
соперников в лице Лескова, Чехова, Бунина. Но это лишь
перемены в литературной табели о рангах. Ими дело не ограничивается.
Всякая эпоха воспринимает из прошлого лишь то, к чему она
чувствует внутреннюю близость. Гуманист и архитектор Леон-
Батиста Альберти, один из крупнейших мастеров Возрождения,
называл готическую архитектуру «безрассудной похотью сопрягать
камни». Через полвека после смерти Шекспира, секретарю
британского адмиралтейства и автору знаменитого «Дневника» Сэмюэлю
Пипсу казалось, что нет ничего нелепей, чем «Сон в летнюю
ночь». Для Вольтера, Шекспир был «пьяный варвар». О «Божественной
комедии» он отзывался в том же духе. Даже Гомер и
Вергилий не всегда одинаково чтились, а уж читались в разные
времена и совсем по-разному. Два английских перевода «Илиады»,
Чэпмана и Попа, мало чем сходны между собой (как и мало чем
похожи на «Илиаду»), и вряд ли есть много общего между «Энеидой»,
как понимал ее Данте и как ее объясняют современным
школьникам. Еще в конце XVIII века Чезаротти «исправлял» Гомера,
исходя из эпической техники Вергилия, а немецкие романтики,
немного лет спустя, не находили вкуса в Вергилии, отведав
первобытной стихийности Гомера.
Потомство неподкупно, но и непостоянно — как сама история.
Оно вспоминает забытое, но и забывает то, о чем долго помнило;
оно возвеличивает и ниспровергает в зависимости от своих собственных
меняющихся вкусов. Наше историческое сознание за последние
полтора века невероятно расширилось, но уже конечно не
все авторы, о которых мы знаем и чьи книги хранятся в наших
библиотеках, одинаково привлекают к себе наше внимание и любовь.
Те, кто привлекал вчера, завтра перестанут привлекать. Тех,
кого не читали отцы, с жадностью прочтут дети или внуки. Тысячи,
десятки тысяч канули в Лету — по-видимому навсегда, но
утверждать, что никто из них не выплывет из реки забвенья, тоже
не приходится.
Да и не одни литературные перемены влияют на наши оценки.
Резкое осуждение Пушкина в шестидесятых годах было вызвано
политическими настроениями тогдашней молодежи, совершенно
так же, как осуждение Гете за четверть века до того. Революционный
пафос «Молодой Германии» внушил Берне его проклятия: «С
тех пор, как я чувствую, я ненавижу Гете; с тех пор, как я научился
думать, я знаю, почему», — «Гете говорит медленно, тихо, спокойно,
холодно: его поучения оскорбляют свободного человека».
Никто больше не читает Берне, несмотря на (столь эффектные
его формулы: «Гете — рифмованный холоп, Гегель — нерифмо-