Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

лишь бы только она не скучала и не мешала мне делать, что хочу... — но
для того, чтобы сшить себе дешевые сапоги, чтобы купить жене калоши,
чтобы голод, наконец, не выгнал меня и близких моих отовсюду, из монастыря.
.. на какую-нибудь работу не по силам и вкусу... Теперь я смирился,
если не в самомнении, то по крайней мере в том смысле, что сила солому
ломит... и что прежним величавым удалением среди восточных декораций,
прежней независимостью я уже ничего не сделаю... Я смирился литературно
в том смысле, что иногда... даже (каюсь, каюсь и краснею от этого
чувства...) я подобно другим желал бы быть членам обществ разных, принимать
участие в юбилеях, в чтениях публичных, над которыми я всю жизнь
мою так смеялся и которые так презирал за то, что у одного лишь Тургенева
находил наружность пригодную для публичной поэзии». 22 )
Но сразу же — вслед за минутной слабостью — не поддамся! А
все-таки она вертится! И вновь отстаивает Леонтьев свой «триединый
процесс развития», нацело, казалось бы, лишающий людей всякой
свободы выбора, всякой возможности проявления своеволия,
но приводящий автора к какой-то — логически непонятной — свободе.
Как раз обратное Шигалеву: тот, «выходя из абсолютной свободы,
кончал абсолютным деспотизмом», и это строго логически, —
а Леонтьев, исходя из полнейшего деспотизма, прорывался к духовной
свободе и даже своеволию. И при этом уговаривал себя: смирись.
Воля Провидения. И не смирялся...
Так и умер он, никем непонятый, непризнанный, чужой всем.
Умер монахом, но и на смертном одре бушевал, кричал, что умирать
не хочет, не согласен... Умер он от воспаления легких 12 ноября
1891 года, шестидесяти лет от роду...
•
В чем же состоят эти воззрения Леонтьева на «триединый процесс
развития» и его взгляды на «эстетику жизни и истории»
«Увлекаясь то какой-то холодной и обманчивой тенью скучного, презренного
всемирного блата, то одними племенными односторонними чувствами,
мы можем неисцелимо и преждевременно расстроить организм нашего царства,
могучий, но все-таки способный, как и все на свете, к болезни и даже
разложению, хотя бы и медленному. Идея всечеловеческого блага, религия
всеобщей пользы, — самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная,
неосновательная из всех религий. Во всех положительных религиях,
кроме огромной поэзии их, кроме их необычайно организующей мощи, есть
еще нечто реальное, осязательное. В идее всеобщего блага реального нет
ничего. Во всех мистических религиях люди согласны, по крайней мере, в
исходном принципе... А общее благо, если только начать о нем думать (чего
обыкновенно, говоря о благе и пользе, в наше время и не делают), что в
22) «Литературное наследство», т. 22-24, Москва, 1935, стр. 452-453.