Прокопьев, С. Н. Пятая заповедь

госпиталь. Приходит официальный машинописный ответ от главврача,
подтверждающий факт, что Эдуард Мамедович Мамедов находится
в госпитале после ранения. Эдик едва снова контузию не
получил, когда мать с отцом приехали и мать упала в обморок при
виде живого сына. До последнего сомневалась, а не чудовищная ли
ошибка. Боялась, зайдёт в палату, а там чужой человек. Сколько
жила с мыслью - погиб сын...
На ту пору в Минске проходил симпозиум с участием кудесника-хирурга
Илизарова, он забрал воина с тяжелейшей травмой позвоночника
в Курган, в свою клинику. «Я его поставлю на ноги! Плясать
будет!» И поставил. А всё равно Эдика подчистую комиссовали:
отдыхай, инвалид-ветеран-орденоносец, на заслуженной пенсии.
Он не согласился на завалинке штаны просиживать в тридцать лет.
Поехал в Москву, прорвался на прием к министру обороны, добился
восстановления в армии.
Андрей вскоре, как Эдика отправили грузом «двести», закончил
афганскую эпопею, вернулся в Союз, а в 1985 году, как говорилось
выше, в Чехословакию направили. И вот как-то сидит на балконе,
дышит свежим воздухом, наслаждается мирной вечерней тишиной,
а из квартиры, с которой соседствуют балконами, голос раздаётся.
Мужчина разговаривает с собакой. И страшно знакомый голос.
Обязательно его слышал. Но кто? Балконы впритык, тогда как подъезды
у квартир разные. На лестничной площадке не столкнёшься. Да
и дома почти не бывал Андрей, то на полигоне, то в наряде. С утра
до позднего вечера на службе. Говорит своей Олюшке: «Слышал я
этот голос раньше. Где и когда, не помню, хоть убей. Но слышал, до
боли знакомый». Прошло какое-то время. Сидит Андрей в комнате,
время летнее, дверь балкона нараспашку, снова знакомый голос раздаётся.
Да кто же это? Вышел на балкон, снедаемый любопытством,
и нехорошо стало, чёрным ломануло сердце. Человек один к одному
похожий на Эдика стоит, рядом немецкая овчарка.
- У вас брат Эдик был? - заикаясь, спросил.
- Да это я сам, Андрей! Это я - Эдик!
Перескочил Мамедов через перила балкона, сгрёб Андрея в
охапку:
- Я, мой родной! Я!
И два взрослых мужика заплакали от радости чудесной встречи,
от боли за тех друзей, кто не воскрес.