эволюции

пгенно беспорядочно по всем направлениям, но, как правило, имеется
только ограниченное число изменений».
Точнее сказать, индивидуальных вариаций и флюктуаций имеется
множество, но из этого фенотипического материала природа не может
творить новых форм: все это изменения ненаследственные. Для создания
нового нужен генотипический материал, иначе мутации, т. е. изменения,
сохраняющиеся в потомстве. И вот мы утверждаем, что количество мутаций
ограничено и отбору здесь не из чего выбирать.
Если бы в природе господствовала безграничная изменчивость и каждый
орган мог варьировать по всем направлениям, то неприспособленные
существа и уродства составляли бы правила, а нормальные особи,
т. е. в общем приспособленные хорошо, являлись бы исключением. Но
и современный, и ископаемый органический мир ясно свидетельствуют
нам о том, что громадная масса особей была хорошо приспособлена.
Организм есть устойчивая система, в которой стремление к изменчивости
сдерживается в известных пределах наследственностью. Это истина
самоочевидная. Нельзя представить себе, как бы мог функционировать
такой сложный орган как глаз, ухо или нижний мозговой придаток,
если бы в них имело место бесконечное количество вариаций, из которых
естественному отбору надлежало бы выбирать самое целесообразное.
Такой орган ни минуты не мог бы исполнять своего назначения. Вариации
в нижнем мозговом придатке повели бы к образованию чудовищных
форм, подобных тем, о которых повествует Лукреций в классическом
месте своей поэмы (V, 837 сл.). Такие чудовища должны были бы попадаться
массами и в ископаемом состоянии, и в современной фауне и
флоре. Но ничего подобного нет. История земли всюду показывает нам
существа, столь же хорошо приспособленные к тогдашней обстановке,
как и современные — к теперешней. «Как бы далеко назад мы ни проследили
ископаемую летопись, — говорит известный фитопалеонтолог
Д. Скотт (1914: 233—234), — мы нище не встретимся с дурно приспособ-
: ленными растениями, а только с растениями, приспособленными к условиям,
не похожим на существующие». Если же внешняя обстановка
была такая же, мы встречаем и приспособления, совершенно сходные
с современными. Листья палеозойских плаунов Sigillaria и Lepidodendron
имели на нижней стороне два глубоких желобка, защищенных волосками;
в этих желобках были скрыты устьица. Точно такие же приспособления
находим и у теперешних растений, подвергающихся засухе: это —
устройство для предохранения от чрезмерного испарения. Длинные и
узкие листья кордаитов были снабжены параллельными жилками прочной
волокнистой ткани, проходившей через лист по верхней и нижней
поверхности, т. е. там, где они могли оказывать наибольшее сопротивление
сгибанию. У современных однодольных мы находим точно такие же
приспособления.
Инфузория так же хорошо справляется со своими жизненными задачами,
как и человекообразная обезьяна. Бактерия не хуже приспособлена
к окружающей ее обстановке, чем сложноцветное. Можно ли думать, чтр
акула хуже приноровлена к водной среде, чем орел к воздушной? Как
отметил G. Wolff (1898), из самого определения организма следует, что
всякое живое существо способно целесообразно отвечать на раздражение
и, следовательно, приспособлено.
Даже самые элементарные формы жизни отличаются необычайной
сложностью и в отношении способности к целесообразным реакциям
не уступают высшим. По исследованиям Дженнингса (Jennings, 1906),
одноклеточные организмы реагируют на те же виды стимулов, что и
высшие животные. Протоплазма, лишенная нервной системы, отвечает на
те же раздражения, что и органы ощущений Metazoa. «Даже голая протоплазма
амебы отвечает на все виды стимулов, на какие отвечает любое
животное. Нервная система и органы ощущений не необходимы поэтому