эволюции

в которую впадали эволюционисты с 1859 по 1903 год».2 При этом Морган
ссылался, кроме работ Дженнингса и Мак Доуэлла, на более поздние
эксперименты Иста с отбором внутри клонов картофеля на содержание
азота в клубнях, на опыты Эвинга с безрезультатными попытками
отбора на длину тела и длину антенн в 63 поколениях овсяных тлей.
Мнение Моргана полностью разделял Ю. А. Филиппенко: «... вопрос
о роли подбора был решен окончательно и бесповоротно еще в 1903 г.,
когда появилось классическое исследование Иоганнсена».3
Однако выводы Иоганнсена и его последователей не учитывали
двух важных моментов: во-первых, существования в природных амфимиктических
популяциях огромного генетического разнообразия, включающего
гигантский фонд рецессивных аллелей, во-вторых, величины
постоянного давления процессов мутационной изменчивости и рекомбинаций.
Начиная со второй, половины 20-х гг. стал накапливаться материал,
показавший, что природные популяции включают разнообразный спектр
депонированных и текущих мутаций и что он вполне достаточен для
функционирования статистических механизмов эволюции, открытых
Дарвином.
Естественно поэтому, что после работ Иоганнсена теория отбора
могла развиваться далее только на основе более глубокого изучения
мутационного процесса в природных популяциях и их генофонда. Одним
из первых эти исследования начал проводить Э. Баур (1913—1924) на
львином зеве и других растениях. Он обнаружил множество «малых
мутаций», затрагивающих преимущественно физиологические признаки,
со слабым фенотипическим проявлением. Их регистрация была более
трудным делом, чем выявление хорошо выраженных морфологических
изменений. Возможно, и по этой причине более сильным было воздействие
на умы биологов данных де Фриза о мутациях у энотеры, которые
имели характер крупных морфологических изменений. Если эксперименты
других генетиков как будто прямо свидетельствовали против творческой
роли отбора, то казалось, что и опыты де Фриза делали дарвинизм
излишней гипотезой, так как этот генетик сводил видообразование
к простому механизму мутационной изменчивости.
Многие исследователи, воззрения которых были основаны на данных
Иоганнсена и де Фриза, единодушно отвергали отбор как причину эволюции
и отводили ему роль второстепенного фактора, только уничтожающего
нежизнеспособные особи и сохраняющего норму за счет элиминации
всех отклонений от нее. Разбирая вопрос о состоянии дарвинизма
на рубеже XIX—XX веков, JI. Кено прямо писал, что роль
естественного отбора должна быть предельно сужена, так как отбор
есть «процесс консервативный, а не созидательный».4
Итак, идеи, выросшие в начале века из недр менделистской генетики,
составили фундамент новых доктрин эволюции, направленных своим
главным острием против дарвинйзма. Совокупность этих идей правильнее
всего будет определить как генетический антидарвинизм, который
включал в себя много различных направлений (мууационизм, гибридогенез,
преадаптационизм, неожорданизм, гипотеза «присутствия—отсутствия»
и др.).5
В действительности, как это стало ясно спустя четверть века, противопоставление
генетики дарвинизму было. искусственным. Открытие
мутационной изменчивости, дискретности и устойчивости единиц наследственности
было крайне необходимо для упрочения и развития теории
2 Т. Г. Морган. Структурные; основы наследственности. М.—JL, 1924, стр. 196.
3 Ю. А. Филипченко. Эволюционная идея в биологии.. М., 1926, стр. 223.
4 L. С и е н о t. L’évolution des theories transformistes. Rev. gén. Sc., t. 12, 1901,
p. 269.
5 Подробнее см.: К. М. Завадский. Развитие эволюционной теории после
Дарвина. Л., 1973.