эволюции

современный органический мир с миром хотя бы кембрийского периода,
то мы видим громадную разницу в высоте организации: теперь на суше
видную роль играют птицы, млекопитающие, цветковые растения. Ничего
этого в кембрийское время не было.
Мы не имеем в настоящее время никакой возможности указать причину
прогресса органических форм. Мы знаем только, что этот процесс
идет на основе закономерностей (см. гл. IV). Естественный отбор, который
раньше принимали за фактор, способствующий прогрессу, на самом
деле есть, как мы выясним ниже, деятель консервативный: он
отсекает уклонения как в сторону прогресса, так и в сторону регресса,
охраняя норму.
Таким образом, пока нам остается удовлетвориться лишь констатированием
факта, что создание все более и более совершенных форм
есть имманентное свойство живой природы.
Те, кто, как мы, придерживается взгляда на живое как на организм,
должны признать, что жизнь есть внутреннее начало, лежащее в самих
организмах, а не привносимое путем соединения частей и воздействий
внешнего мира. Обычный ход мыслей человека именно таков — жизнь
лежит внутри организма. Но продуманное до конца агрегатное мировоззрение
приводит к другому выводу. Вот как рассуждает — со своей
точки зрения логично — известный физик Н. А. Умов (1916:346)
в статье под заглавием «Эволюция мировоззрений в связи с учением
Дарвина».
«К числу властвующих над нашей мыслью самообманов принадлежит
и мнение, что источник жизни внутри нас, между тем как он вне
нас. Организованная материя обладает только приспособлениями отбора:
это не источник, жизни, а необходимое условие для существования явления,
называемого жизнью. Жизнь существует только мгновение... Для
понуждения к жизни природа пользуется двумя средствами: непосредственным
воздействием той среды, в которую погружено живое, и сигналами,
тревожащими его отовсюду... Живое — это часы с очень короткой
пружиной, требующие непрерывного завода; механизм, по существу
устроенный в расчете на постороннюю помощь, заботу, понуждение.
Предоставленный самому себе, он не только не может исполнять тех
функций, для которых устроен, но тотчас жё начинает разрушаться».
Мы имеем здесь перед собою яркий пример агрегатного мировоззрения,
согласно которому организм есть конгломерат тел, слепо повинующийся
внешним воздействиям. Но разрушить это построение не стоит
труда. Отсылая к отделу о ламаркизме, где будет показано, что только
живое может целесообразно реагировать на раздражения, здесь мы отметим,
что в предыдущем рассуждении Умова заключается противоречие,
уничтожающее весь ход его мыслей. В самом деле, он говорит
о механизме, которому предстоит исполнение «тех функций, для которых
он устроен». Но где же в природе имеются агрегаты, устроенные
таким образом? И кто их устраивает? Это или сами организмы, или машины,
построенные человеком. Если это организмы, то их способность
реагировать целесообразно требует объяснения; если это машины, то они
устраиваются только организмами, т. е. человеком. Таким образом, здесь
получается заколдованный круг.
Далее, совершенно неправильна идея, будто организмы, предоставленные
самим себе, тотчас начинают разрушаться. Напротив, организм
есть нечто устойчивое; для жизни как раз характерно то, что она хранит
и поддерживает самое себя среди всеобщего распада. Мертвая материя,
говорит Бергсон (1909), есть реальность распадающаяся, основа
жизни есть реальность творящаяся. Живое, скажем мы, это как бы
часы с необычайно длинным, быть может, вечным заводом: будучи раз
заведены, на заре истории жизни, эти часы продолжают сохранять запас
энергии, передавая его от поколения к поколению.