Fiatal Szlavisták Budapesti Nemzetközi Konferenciája I.

157
Kristó Sándor
Szegedi Tudományegyetem, Szeged, Hungary
E-mail: kristosandor@gmail.com
Сакральное и профанное пространство в повести Леонида Андреева
«Жизнь Василия Фивейского»
ABSTRACT: Sacred and Profane Spaces in Leonid Andreyev’s The Life of Vasilij Fivejskij
This article examines the artistic spaces of Andreyev’s short story through the opposition of sacred and profane. The heroes of Andreyev are trying to get out of
closed spaces to the open spaces of nature, where they can experience a sort of transcendental harmony, while the closed spaces of their residence are
deformed in the heroes’ eyes. This is due to the fact that there are no primary spaces in this work of Andreyev, since the spaces are projections, reflections of
the paradoxical cognition of the heroes, which the writer lets the reader see through a narrative aspect close to the spatial position of the heroes.
Keywords: space, sacred, profane, reflection of the cognition
В повести Леонида Андреева «Жизнь Василия Фивейского» идет речь о деревенском священнике, который «не
верит в свое неверие» – как отзывался о нем один из современников Андреева, Александр Глинка (Волжский)
(цитирует: Иезуитова 1976: 108). Чтобы выяснить суть этого парадокса, возникает вопрос – каково может быть
отношение этого священника к сакральному, ведь он колеблется в своей вере? При этом встает вопрос о том, какие
места, какое пространство в мире священника можно назвать сакральными, и как можно охарактеризовать отношение
героев к этому пространству?
Теоретическим основанием моей работы служит книга Мирчи Элиаде (1994) «Священное и профанное». По
мнению Элиаде (см. 1994: 18–19), сакральное и профанное – это две формы бытия в мире, два модуса существования:
религиозный человек всей душой стремится к переживанию своего существования, он хочет погрузиться в него,
присутствовать в реальности, вобрать в себя могущество, и старается долго пребывать в священном пространстве. Его
онтологический опыт отличается от опыта человека, лишенного религиозных чувств, т.е. человека, живущего, либо
стремящегося жить, в мире, утратившем священный характер. Для религиозного человека пространство является не
однородным, в нем много разрывов, разломов; его определенные части качественно отличаются от других. Таким
образом, в восприятии религиозного человека есть пространства священные, т.е. «сильные», значимые, и есть другие
пространства, неосвященные, в которых якобы нет структуры, они для него аморфны (см. Элиаде 1994: 22). Элиаде
(1994: 27) сравнивает сакральное пространство с космосом, а все, что вне его – это уже не космос, а что-то вроде
«иного мира», это уже пространство чужое и хаотичное, в конечном счете – хаос. К этому еще добавляет, что
собственное существование человека всегда в центре мира, т.е. собственный, «уютный» мир для него равен космосу, в
оппозиции с окружающим, «внешним» миром, хаосом (см. Элиаде 1994: 34–35).
В повести Андреева деревня, дом, где отец Василий живет, и церковь также, противопоставляются окружающему
пространству, но – в большинстве случаев – в обратном порядке. С точки зрения героев сама деревня является
хаотичной, а космический порядок характерен скорее для окружающей природы. Отцу Василию хотелось бы покинуть
«хаотическую» деревню, но после смерти жены он увлечен мыслью избранничества, и останется жить в деревне.
В творчестве Леонида Андреева город – как и в Жизни Василия Фивейского деревня – является отчужденным,
обычно сугубо профанным пространством. Таким образом оппозиция природы и города является основополагающей у
Андреева. В некоторых ранних произведениях писателя, например, в рассказе «У окна», герои боятся простора,
природы, они представляют собой героев закрытых пространств. А в таких произведениях, как «Петька на даче»,
«Город», «Вор», природа вызывает у героев чувство гармонии, или хотя бы тягу к ней, и их миросозерцание можно
определить как пантеистическое. При этом природа моделирует и пространство космического, экзистенциального
одиночества в противовес закрытым городским пространствам, вызывающим страх, отчужденность, и чувство
одиночества среди людей. Космическое одиночество героя выражается и в начале повести: «Над всей жизнью Василия
Фивейского тяготел суровый и загадочный рок.» […] «Среди людей он был одинок, словно планета среди планет, и
особенный, казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое прозрачное облако» (Андреев
1990: 489).
В открытом пространстве появляются герои тогда, когда их сознание характеризуется гармонией, спокойствием. В
такое гармоническое состояние тогда они попадают, когда переступают границу деревни. Надо заметить, что сознание
героев, их «внутреннее пространство» тесно связано со внешним пространством, воспринимаемым ими: в
большинстве случаев внешнее пространство в повести является отражением внутреннего пространства, или другими
словами, – сознания героев.
У отца Василия вера поколебалась после смерти сына, когда его жена начала пьянствовать, и на ней стали видны
признаки безумия. С тех пор в доме всегда царствовала темнота, женщина не открывала ставни даже днем.
Стоит обратить внимание и на то, что по всему тексту повести проходит оппозиция «света и тьмы», которая
соответствует противопоставлению «сакрального и профанного». Наличие света определяет, предвещает изменение
сознания и настроения как героев, так и событий в повести. Например, в темном доме священника горит лампада
перед иконой, и когда жена пытается совершить самоубийство, она гасит лампаду, потом, после безуспешной
попытки, снова зажигает ее. А между тем, постоянным эпитетом церкви является «темная».
После смерти сына внешнее, жизненное пространство отца Василия ограничивается (или просто сужается) скорее
всего темными, закрытыми местами, например: дом, где в темноте пьянствует его полубезумная жена, церковь,
которая воплощает его боязнь людей, паствы, рока и Бога. Из этих относительно закрытых пространств он должен