Hvat

ровску, Чкалов снова обвел взглядом кабину, кивнул русой
головой. Самолет лег на курс и набирал высоту.
Я раскрыл тетрадь и сделал первую запись в «Дневнике перелета»:
«Хабаровск— Чита. Идем под облаками. Высота тысяча
метров. Передо мной — приборная доска второго пилота. Равномерно
подымается стрелка альтиметра. Куда ни глянь, сплошное
море облаков. . . Набираем вторую тысячу метров. . .»
Путь до столицы Чкалов поделил на четыре беспосадочных
этапа. Сегодня мы должны быть в Чите, завтра — в Красноярске,
послезавтра — в Омске; оттуда — пятнадцать часов полета
до Москвы, самый длинный этап.
Погода резко изменилась: солнце исчезло, все вокруг помрачнело,
машину поглотил туман. Но не будет же он тянуться
вечно! И з Читы передали: «Ясно, полная видимость». Перед
стартом Беляков коротко рассказал мне о маршруте:
— В случае облачности надо будет пробиваться к солнцу.
По пути — высокие сопки, отроги Хинганского хребта, и слепой
полет на небольшой высоте опасен.
— А почему нельзя итти над железной дорогой?
— Вы ведь проезжали через сибирские туннели, летали над
ними. . . Представьте: идем мы по железке, вдруг накрывает
туман, а впереди — невидимый туннель. Мы не успеем набрать
нужной высоты, чтобы перескочить через гору. . .
Действительно, туман поджидал нас сразу за Хабаровском.
Продолжаю свои записи:
«Время Белякова уплотнено. Штурман делает отметки в бортовом
журнале, что-то подсчитывает, налаживает передатчик. . .
Теперь он взял маршрутную карту, поглядывает через окошечко,
ищет просветы в облаках. . .
В трех тысячах метров от земли становится не на шутку
холодно. Н а аэродроме мы обливались потом. Прошло полчаса,
и я уже дрожу. На мне — летний костюм, прорезиненный плащ,
туфли — как раз для утренней прогулки по южному городу.
Поневоле завидуешь летчикам в их свитерах, теплых комбинезонах,
сапогах. Вздыхаю, и изо рта вылетают клубы пара. Термометр
показывает минус двенадцать. . .»
Сжавшись в кресле, я печально наблюдал за альтиметром.
Долго ли продлится погоня за солнцем? . . Кто-то потянул меня
за плащ. Это — Беляков. Он показал на рюкзак, висевший
подле меня, и написал на клочке бумаги: «Выньте теплые носки».
Я хочу подняться, но нехватает сил: тело словно удесятерилось
в весе; поднимаю руку до уровня плеча и не могу удержать. . .
Что со мной? Взгляд падает на альтиметр: пять тысяч метров.
Точно стальные обручи обхватили лоб и грудь, сжимаясь медленно
и беспощадно. «Кислородное голодание!» — мелькает
мысль. Я слышал о нем от летчиков и авиационных врачей, но
не думал, что пребывание на большой высоте связано с такими