Hvat

ставки на безнадежного итальянца Эстсри неожиданно вскочили
выше, чем на фаворита шотландца Мэхнея? . .
Чкалов отказался ехать на чемпионат:
— Чего я там не видел! Великовозрастные болваны в трусах
будут нещадно лупцовать друг друга, щипаться и хныкать.
. . Какой это, к чорту, спорт!
Выступали восемь пар. Каждый атлет носил одну или несколько
хлестких кличек. Публика поделила симпатии между
любимцами; глубина симпатии выражалась в количестве долларов,
поставленных на фаиорита. Многоязычная толпа наполнила
зал: американские граждане шведской, итальянской, китайской,
польской, венгерской, русской, немецкой, еврейской, норвежской,
ирландской и еще десятков национальностей. . . Возбуждая национальные
чувства зрителей, антрепренеры хитро подобрали
пары. Джесси Джемс, прозванный «греческим Адонисом», дрался
с Генрихом Кульковичем — «дикарем польских лесов». Стив
Кессэй, «сокрушающий», или «ирландская угроза», встречался
с Томом Хенли — «шерифом из штата Оклахома». Рихард
Ш таль, «немецкий кумир», выступал против Берни Джильберта
— «еврейской сенсации» со щитом Давида на фиолетовых
трусах; у «кумира» на том же месте, в тыльной части бедра,
была вышита коричневая свастика.
Атлеты прошествовали вокруг четырехугольника, и репортеры,
облепившие ринг со всех сторон, лихорадочно застучали
ключами телеграфных аппаратов, передавая в свои редакции
о событии в «Мэдисон сквер гарден». Рефери с лицом старого
пошляка поднял волосатую руку:
— Джордж Кларк! Кэрли Данчин!
«1 ордость Шотландии» и «еврейский идол» поднялись на
ринг. Судья пронзительно свистнул. Драка началась, страсти
обнажились.
Еще не успев разжать пальцев после рукопожатия, стоя лицом
к лицу, атлеты метали свирепые, вызывающие, ненавидящие
взгляды. Каждый из них видел в партнере врага, отнимающего
у его жены и детей кусок хлеба. Зрители, собравшиеся со
всех концов колоссального города, науськивали противников,
стравливали их, как хищных зверей, но и сами, сбросив личину
благопристойности, заметались волчьей стаей. Они отдали за
билет свои доллары, чистоганом оплатили пот и кровь атлетов,
и теперь пылали жаждой острых ощущений, торопились увидеть,
как эта кровь и этот пот, смешиваясь, потекут на ковер.
— Кэрли, держись! Дай ему в печенку, Кэрли! . . — орали
зрители из еврейских кварталов Бруклина.
— Джорджи! Ос-ле-пи-те-ельный! . . Где твоя хватка?! Что
ты бегаешь, как крыса?! Двух центов не стоишь, собака! — бесновались
недовольные своим фаворитом.
Они улюлюкали, визжали, гоготали, хрюкали. В хаосе нсн-