Hvat

журналиста и рассказчика, бессменного спецкора «Комсомольской
правды», участника многих знаменитых экспедиций.
Мгновением показались два часа. «Красин» уходит на север.
«Сталинград» следует в кильватере. Льды, разбитые мощным
лидером, уступают нам дорогу. Над Беринговым морем спускается
вечерний туман. Перекликаясь протяжными гудками,
корабли держат курс на бухту Провидения. Близится ночь, первая
за весь месяц ночь свободного плавания «Сталинграда». . .
Вскоре мы вышли на чистую воду. «Красин», опередив нас.
исчез за горизонтом.
В последнюю ночь я зашел попрощаться с радистами. Мы
говорим друг другу теплые слова, которые принято произносить
при расставании, и записываем адреса, хотя никто не знает,
понадобятся ли они. . . Это прощание в радиорубке «Сталинграда»
ожило в моей памяти три года спустя в Москве, в День
печати, когда я неожиданно получил две поздравительные радиограммы:
одну прислал Литвинов с борта гидрографического
судна «Торос», из Арктики; другая — от Бориса Попова — была
отправлена с пловучего дока, шедшего Индийским океаном из
Одессы во Владивосток. . .
Напоследок «Сталинграду» снова не повезло: навис непроницаемый
туман. Судно продвигалось самым малым ходом.
Отрывистые гудки ежеминутно неслись над морем, и вахтенные
чутко прислушивались к отголоскам: эхо могло предупредить об
опасном соседстве береговых скал Чукотки.
Всю ночь мы бродили у южных берегов полуострова. Ветер
с Аляски гнал крутую волну.
Утро следующего дня я встречал на пороге Берингова пролива,
у цели моего путешествия. Океан утих. И словно набравшись
новой силы, протяжно завыл гудок «Сталинграда».
«Угу-у-у»,— отзывались невидимые еще горы Чукотки. На мостике
трижды простучала ручка машинного телеграфа: «Полный
вперед!»
Первые утренние лучи упали на море и развеяли вуаль тумана.
Ветер погнал серую муть на юг, обнажая крутые берега
и островерхие гряды скал, обильно посыпанных сверкающим
снегом. Ничто не оживляло мертвого пейзажа побережья; никаких
признаков человека, ни одного деревца! . .
«Сталинград» медленно вошел в просторную бухту, сплошь
покрытую льдом; лишь вдоль берега тянулась широкая полоса
канала, пробитого «Красиным».
На береговых скалах лежала печать мрачной суровости: черные,
с зеленовато-бурыми пятнами, камни и мох, кое-где тронутый
снежной пудрой; береговые террасы, выщербленные вековыми
прибоями, — такой запомнилась мне бухта Провидения
в первом путешествии к Берингову проливу.
Корабль приближался к берегу.