Hvat

ручные часы, продолжает писать. Скоро рассвет; надо торопиться,
пока не началась утренняя суета. Его клонит ко сну,
тело обмякло, и когда вагон на закруглении дергается в сторону,
Юре приходится делать усилие, чтобы не свалиться. Он пишет
сразу телеграфным языком, чтобы сдать корреспонденцию на
первой станции.
«Ростов на Дону редакция Молот Размаиову — Передаю
рассказ пекаря Челюскина Агапитова квч В булочной ледового
лагеря квч абзац Шестого марта барак разорвало зпт вместе
ним погибло мое хлебопекарное заведение зпт запасы сухарей
кончаются тчк Конусов приказал изготовить оставшейся муки
лапшу тчк Устроили палатке стол зпт приготовили фанерные
противни тире макаронная фабрика заработала тчк Вчетвером
мы за десять дней превратили лапшу пять кулей белой муки. . .»
Завтра представления ростовчан о быте ледового лагеря
обогатятся новыми подробностями. Но никто из читателей
«Молота» так и не узнает, с какими трудностями далась автору
эта маленькая корреспонденция, а быть может, и само имя его
останется неизвестным. Что заставляет моего молодого товарища
работать, не щадя себя? Все тот же могучий стимул: сознание
правдивого и честного советского журналиста, что он
служит общественным интересам, что его — известного или
безымянного— читают тысячи и тысячи людей. Труд советского
корреспондента не всегда виден, но он нужен народу.
Виктор Темин в первые два дня, беспощадно щелкая «фэдом»,
извел добрый десяток катушек пленки. Он ретиво снимал
из всех положений: стоя, лежа, на корточках, сидя, коленопреклоненно;
снимал из тамбура, из окна вагона, с крыши вокзала,
а один перегон проехал на передней площадке паровоза, для
чего-то созерцая убегающие вдаль две пары рельсов. Популярную
Карину он переводил с рук на руки— от капитана Воронина
и Ляпидевского до уборщика Лепихина, пока девочка не
расплакалась и для кадра более не подходила. Чмокнув пухлую
ручку ребенка, фотограф побежал искать новые сюжеты. . .
К исходу вторых суток Темин заметно присмирел. Вечером
видели, как он шушукался с начальником поезда, глядя глазами
газели и влюбленно прикладывая ладони к груди. На
рассвете Темин тигровой походкой прохаживался у порога
комендантского купе. Перехватив рослого начальника, фотограф
приподнялся на цыпочки и зашептал ему на ухо с такой пылкостью,
что слышно было в противоположном конце вагона:
«Что вам стоит! Я поговорю с машинистом, он нагонит эти
десять минут. . . Согласны? Я вижу, что согласны! Век не
забуду! . .»
Подпрыгивая, как фенимор-куперский индеец возле костра,
Темин понесся по вагонам оповещать о предстоящем событии.