Studia SlavicaSavariensia 1999

БЕНЧИЧ
толпе каптолской детворы, которая, как сейчас помню, источала сладковатый
запах мочи и плесени; эти запахи и поныне еще стоят у меня в носу:
едкая вонь пола школьной комнаты, пропитанного жирным черным
маслом, пахнущим карболкой, запах заплесневелых лохмотьев бедной,
кислой детской одежды, запах писсуара и пота босоногих нищих" (82). Как
мы видим, Крлежа пытается припомнить и те впечатления, которые
отложились у него не только посредством зрения, но и обоняния, слуха,
осязания или вкуса ( о синтезе ощущений у Крлежи см. Жмегач 1993: 83).
И все же старым труизмом, относящимся и к нашему писателю, является
то, что при обнаружении особенностей внешнего мира глаз имеет
громадное превосходство над остальными органами чувств. Потому и в
процессе припоминания визуальное воображение перевешивает над
слуховым, обонятельным, осязательным и вкусовым воображением, если
этот термин вообще можно употреблять, когда речь идет о ментальном
воспроизведении впечатлений, не являющихся результатом смотрения.
Здесь мне, однако, хотелось бы указать на иную проблему. Если в
произведении Крлежи на мгновение оставить в стороне временной уровень
повествования, который можно определить как настоящее, и который
обладает скорее диаристическо-эссеистским (Дуда 1993: 152), нежели
ретроспективным характером, тогда то, что останется - а это уровень
повествования, опирающийся на стратегию припоминания, - выглядит как
попытка нанизывания - не биографических фактов, а чувственных данных.
Другими словами, то, что показано, не соответствует нашим стандартным
представлениям о детстве как жанре, который систематически, опираясь на
важные даты и события, рисует начальные этапы чьего-либо жизненного
пути. Читатель не находит целостного рассказа с обычными протагонистами
этого автобиографического подвида с родителями, братьями и
сестрами, друзьями, домашними животными и т.п. Крлежа, правда,
довольно много места отводит своей бабке Терезии Горичанец, но лишь
исключительно как сохранившемуся человеческому субстрату духовного и
языкового состояния, каковое преобладало в этой культурной среде
непосредственно накануне рождения писателя. В этом смысле Крлеже - в
его попытках найти и определить свое собственное самотождество -
больше будет значить фигура Св. Августина нежели какой бы то ни было
иной человек - даже из его ближайшего семейного окружения.
Итак, автор Детства в Аграме стремится передать нам прежде
всего свой чувственный опыт. Он сознательно сводит действительность
своего детства к тем ее аспектам, которые доступны органам чувств, к
"картинам", не поддающимся рациональной интерпретации и расстановке
в логический ряд. Ведь все, что согласно Крлеже, человек может узнать о
себе и об окружающем мире, он узнает "сразу, в начале", до так
53