Studia SlavicaSavariensia 1999

Studia Slavica Savariensia 1999.
тина. Без Божественного озарения автобиограф остался бы "разбросанным
по временам, не имеющим порядка" (Conf., XI, 29), а его опыт внешнего
мира остался бы ему самому непроницаемым и непонятным.
Крлежу Августин восхитил как человек, который, стоя на рубеже
двух великих эпох европейской цивилизации - уходящей античности и
рождающегося средневековья, - боролся за новую картину мира, ставя под
вопрос все устоявшиеся экзистенциальные и культурные образцы своего
времени. Основу для проведения аналогии Крлежа усмотрел в том факте,
что детство Августина, с одной стороны, и его собственное, с другой,
протекало в такой же беспокойный период общественных и политических
шатаний, кризисов мировоззрения и распада до того времени незыблемых
систем ценностей. Это время, утверждал хорватский писатель, "когда
рушатся мифы. Во время Августина - миф Гомера и Вергилия, а в мое, в
начале Двадцатого века, святоавгустиновское барокко..."(58). Однако, на
этом все аналогии прекращаются, так как двое юношей на пути своего
духовного развития движутся в противоположных направлениях: Августин
к христианству и обращению, а Крлежа к "смерти богов" (60), к
"органическому материалистическому и атеистическому познанию" (64).
Истоки материализма и атеизма Крлежи следует искать не только в
доктрине марксизма, но и в философии витализма - "той алхимии мировоззрения,
которая, находясь под влиянием биологических открытий и теорий
от Дарвина до Дриша, а также мыслительных конструкций Шопенгауэра и
Ницше, практиковалась в философской публицистике, в лирике и в
гибридно-поэтических жанрах в период между концом натурализма и
началом авангарда." (Кравар 1990: 24, 1993: 44-51). В литературе указывается
также на влияние, которое на сенсуализм Крлежи оказал Эрнст Мах
своим "антиметафизическим" анализом ощущений (Die Analyse der Empfindungen
und das Verhaltnis des Physischen zum Psychischen, 1900), то есть
сведением действительности к изменчивым чувственным комплексам или
"элементам" (термин самого Маха, ср. Жмегач 1986: 114-124; 1993: 81-90).
Во всяком случае если применить к Крлеже гносеологические
категории Августина, то станет очевидным, что автор Детства в Аграме
даже в выборе своей повествовательной техники последовательно отрицает
любой потусторонний мир, отождествляя существующее лишь с видимым
и телесным. Восстанавливая детство, он полностью предается так называемой
чувственно-образной памяти, стараясь освободиться от памяти
разума. Этим он, правда, устраняет высший уровень интерпретации и
упорядочения своего чувственного опыта, но зато, оставаясь в рамках
чувственного, он одновременно остается, как ему кажется, в области
исключительно и подлинно реального. Абсолютный перевес чувственнообразной
памяти над спекулятивной является, таким образом, послед-
56