Pokrovskiy

тризмами (sententiae), и что в формулировке афоризмов он
пр являл временами чрезмерную изысканность; таковы, например,
стихи, отмеченные его друзьями: semibovemqae virum
semivirumque bovem (полубыка человека, получеловека быка),
^et gelidum Borean egelidumque Notum (и холодного Борея и
.лишенного холода Нота). Он достигает в своих афоризмах,
пом: мо блеска, также и непередаваемого на новые языки лаконизма:
quod sequilur, fugio, quod fugit, ipse sequor ([от
того], что гонится [за мной], я бегу, [за тем], что бежит, сам
гошось). Там же Сенека говорит, что Овидий знал свои недостатки,
но любил их. В погоне за риторическими эффектами
Овидий иногда не умел расстаться с тем, что ему удавалось.
Известный оратор Эмилий Скавр отметил этот недостаток в
его рассказе о дочери Приама Поликсене; принесенной греками
в жертву тени Ахилла. Мать ее Гекуба, полагавшая, что
•смерть Ахилла сделала его теперь не страшным для троян,
ошиблась: «самый прах погребенного свирепствует против нашего
рода» («Met.» XIII, 503). «Он мог бы, по словам Скавра,
этим ограничиться, но он прибавил: «даже в его могиле мы
почувствовали врага» (ст. 504: tumulo quoque sensimus hostem).
Но и этим он не удовольствовался и еще прибавил: «я оказалась
плодовитой для- Эакида», т. е. для Ахилла (ст. 505: Aeacidae
fecunda fui). «Скавр, — говорит Сенека, — вполне прав р.
своем утверждении, что уметь говорить — менее важное достоинство,
чем уметь [во время] остановиться» (коитроверсия
.XXVIII в конце).
Если Сенека — что довольно вероятно — в точности пере-
,дал его манеру говорить, то ома носит на себе влияние азианнзма
с короткими фразами и с малым числом придаточных
.предложений. Такой рубленый стиль несколько однообразен
и утомителен в прозаической речи, но, конечно, очень удобен
для речи стихотворной, где периодичность могла бы запутывать
смысл и даже мешать структуре стиха. А главное, Овидий
очень увлекался свойственными азианизму смелыми сочетаниями
слов, резкими, иногда парадоксальными антитезами. Например,
Тантал, по его словам («Amor.» II, 2, 43), ишет «воды
в воде» (aquas in aquis); или: Гекуба говорит о закланной
Поликсене, что /рана Поликсены есть и ее рана («Met.» XIII,
495). Пентаметр в элегическом дистихе на одну стопу (pes)
короче гексаметра. Поэтому у богини элегии, вообще очаровательной
на вид, одна нога (pes) короче другой, и это
ее не портит. Сам Овидий не так красив, как его
возлюбленная, но соединение большего с меньшим допустимо
■(«Amor.» II, 17, 14: aptari magnis inferiora licet — афоризм!), подобно
тому, как в элегии более длинный гексаметр хорошо соединяется
с более коротким пентаметром. В рассказе о превращении
ликийцев в лягушек («Met.» VI, 313—381) он достигает
•искусным распределением слов даже звукоподражательного эсЬ-
-242