Pokrovskiy

естественно-научные темы, до нас дошло только небольшое
извлечение, сделанное неизвестным эпитоматором в неизвестную
эпоху. К счастью эпитоматор цитировал Апулея буквально,
не позволяя себе стилистических переделок, и потому мы
получаем ясное представление о чрезвычайной изысканности
стиля этих чтений. Апулей любит риторические сопоставления
слов с разным значением, но близких по звукам (например,
arvum «пашня», aurum «золото», colere «обрабатывать», colare
«промывать, очищать»; так индийские гимнософисты не умеют
arvum colere vel aurum colare (VI), а также слов одного корня, но
с разными значениями, как vereri «бояться», revered «уважать»
(IX: о проконсуле Сципионе Орфите сказано, что вся провинция
Африка ни одного из проконсулов magis reverita est,
minus verita); ему нравятся, далее, риторические параллелизмы
с одинаковыми окончаниями, т. е., по-нашему, рифмами: «начало
мудрости, — говорит ои, — приучаться размышлять, отучаться
болтать» (XV: meditari condiscere, loquitari dediscere). Сравни перечень
персонажей комика Филемона (XVI): et patruus obiurgalor,
et sodalis opitulator, et miles proeliator, sed et parasiti edaces, et
parentes tenaces, et meretrices procaces («дядя ругатель, приятель
помогатель и воин сражатель, а также параситы прожорливые,
родители прижимистые и гетеры зазывающие»).
Что касается собственно философских сочинений Апулея,
то историки философии, признавая внешние достоинства его
изложения, отмечают неспособность автора к строго философскому
мышлению и недостаточное понимание излагаемых им
учений: так например, при изложении системы Платона Апулей
нередко сбивается на другие системы, например, стоическую.
В общем этот блестящий и разносторонний писатель имел
большой успех не только у современников, но и у потомков,
притом и у довольно отдаленных. Отцы церкви, например, Августин,
представляли себе его чародеем, вероятно, исходя из
его Апологии. Так смотрели па него и в Средние века. Новое
время, начиная с Возрождения, оценило в нем блистательного
новеллиста и романиста: например, рассказы (в «Метаморфозах»)
о блудливой жене, выдававшей мужу своего любовника
за покупателя их старой бочки, и о спрятавшемся любовнике,
который выдал себя чиханием, перешли к «Декамерону» Боккаччо
(день VII, новелла вторая; день V, новелла 10); первая
из них усвоена Лафонтеном для его «Сказок». Особой популярностью
пользовалась сказка об Амуре и Психее, которой
подражал тот же Лафонтен. Преимущественно через него, отчасти
и путем чтения самого Апулея (во французском переводе),
она перешла и в нашу литературу — сперва к Богдановичу,
а потом к Пушкину и оставила свои следы уже в «Руслане
и Людмиле». Припомним, что еще в Лицее Пушкин очень
любил «Ванюшу» Лафонтена и «читал охотно Апулея (а Цицерона
не читал)».