Pokrovskiy

предыдущих сочинениях. Теперь он ищет материалов в греческой
поэзии, в которой были прямые представители этого жанра,
— особенно Никандра Колофонского с его поэмой «Изменения»
('Etspoioojicva); многое могла дать и поэма его друга
Макра «О рождении птиц» («Ornithogonia»). Теоретически его
подкрепляло учение о переселении душ (метемпсихоза) Пифагора,
и поэтому он считает нужным изложить его в начале 15-й
книги. Кроме того, к услугам поэта были и большие систематические
трактаты по мифологии. Наконец, самая идея превращения
свойственна вообще первобытным людям, которые, в той
или иной мере, сближали себя с животными и растениями и
производили последние от человека, почему-нибудь наказанного
божеством.
Распланирование этого огромного материала было делом
очень трудным, но Овидий искусно и остроумно, хотя иногда
несколько схематично, справился с этой задачей; порицания
древних критиков (в частности Квинтилиана), упрекавших его в
ребячестве приемов, нельзя не признать слишком придирчивыми.
Самое начало не представляло особых затруднений: вслед за сотворением
мира (описанным в духе стоической космогонии) идет
история веков; затем восстание гигантов, которое подавил
Юпитер; за буйство и безобразное поведение их детей он насылает
на них потоп. Человечество уничтожено, но его восстановляют
Девкалион и Пирра. С этим связан эпизод об умерщвлении
чудовища Пифона Аполлоном. К этому эпизоду присоединен
эпизод увлечения Аполлона Дафной, обращенной в лавр.
К любовному эпизоду о Дафне примыкает такой же эпизод об
Но, в которую влюбился Юпитер, и об Аргусе, которого Юнона
приставила стор'ожем к Но, обращенной ею в корову, и т. д.
Иногда какой-нибудь персонаж рассказывает сразу несколько
. приключений. Так, в 4-й книге противницы Вакха Минииды
рассказывают несколько любовных эпизодов с превращениями:
о Пираме и Тизбе, о двух романах бога Солнца с Левкотоей и
Клитией, о Гермафродите. Эпизод с Филемоном и Бавкидой
вызван эпизодом о превращении нимф в Эхинадские острова;
превращение Минервой Арахны в паука вызывает рассказ о
Ниобе и ее гибельном состязании с Латоной. В 3-й книге приведены
эпизоды из мифологической истории: в игривый рассказ
о прорицателе Тиресии, который одно время был женщиной,
вплетен эпизод об Эхо и Нарциссе только потому, что Тиресий
тщетно предсказывал Нарциссу гибель в тот момент, когда он
узнает самого себя, и т. д.
Но как ни судить о приемах сочетания эпизодов друг с другом,
нельзя не отметить чрезвычайного блеска и разнообразия
изложения, всегда занимательного. Самая риторика облегчает
здесь Овидию тонкость психологического анализа и, где нужно,
аргументации. Но Овидия недаром еще в древности называли
«любителем своих пороков» (vitiorum suorum amator): он ув-