Pokrovskiy

жения, чего не следовало бы ожидать от человека, который
вплоть до зрелого возраста был декламатором, т. с. неуклонным
последователем риторической школы. Мало того, вследствие
его резких нападок на нравы империи, он в глазах своих
поклонников был даже республиканцем, — утверждение, которое
никак не вытекает из его сатир и не соответствует
политическому образу мыслей самых глубокомысленных его
современников, как Тацит. Правда, он хвалит добродетели старого
Рима, но такая похвала стала общим местом уже во
время республики, например, еще у Луцилия. Далее, если он
изливается в жалобах на скупость современных богачей по
отношению к литераторам, 1 в противоположность магнатам
республики и начала империи, то отсюда далеко до республиканства.
Сочувствующий многому в старой римской республике,
историк Тацит глубоко убежден в том, что в силу
изменившихся социальных отношений ее восстановление невозможно:
деморализован потерявший со времен Тиберия избирательные
права плебс, деморализованы и высшие сословия,
среди представителей которых осталось мало людей с государственным
смыслом, но преобладают льстецы и эгоисты; и
когда, по умерщвлении Домициана, в принцепсы был выбран
сенатом престарелый Нерва, то Тацит вполне удовлетворен
неожиданным сочетанием вещей, до сих пор несоединимых,
именно — принципата и республики.
Подчеркнем, далее, что сатира Ювенала направлена не на
настоящее, а на прошлое, и притом не на одну только эпоху
Домициана, только что им пережитую, но и на более ранние
периоды империи, начиная с Тиберия. Сгущенная таким образом
картина извращения нравов от этого становится с виду
внушительнее, но на деле она слишком гиперболична, так как
бичуемые Ювеналом пороки захватывали лишь отдельные личности
из высших сословий, и коррективом к Ювеналу служит
не только благодушный Плиний Младший, но даже суровый
Тацит, который с любовью отмечает проявление высокого
нравственного героизма у многих своих современников, включая
сюда рабов и рабынь. Вообще страсть к преувеличению
иногда ослепляет сатирика, и например действительно тяжелые
женские пороки, описанные им в известной 6-й сатире, у него
ставятся на одну доску с педантизмом и тщеславием ученых
женщин его времени. Будучи односторонним ритором, он сильно
проигрывает при сравнении с таким, гораздо более талантливым
и гибким оратором, как Цицерон, когда последний берется
за сходные темы, например, в речи в защиту Целия, где он
язвительно и в разных тонах, начиная с шутки и кончая стро_
• Тэкой же смысл имеют его желчные нападки в одной из самых луч
ших сатир — 3-й на пронырливых греков, отбивающих хлеб v оимп,
клиентов при богачах.
J впй1^ких