Pokrovskiy

rrepa, или же это были полулирические стихотворения с суховатым
перечислением воспеваемых подвигов (как в надгробных
надписях), нам неизвестно.
Далее, мы знаем, что у знатных римлян было в обычае нанимать
плакальщиц (praeficae), обладавших хорошим голосом, для
оплакивания покойника и восхваления его заслуг под аккомпанемент
флейты или струнного инструмента. Praefica обозначало
(от prae + facere) женщину, которая «зачинает» плач, продолжаемый
хором. Самые песни назывались neniae. Римские ученые,
которые сообщают нам о neniae, находили эти песни нелепыми
и нескладными, необработанными; однако, этот отзьт
мог относиться только к их внешней форме, не соответствующей
нормам художественной поэзии. Но древнейшее свидетельство
о них, идущее от Плавта, отмечает профессиональную
умелость этих плакальщиц: в «Truculentus» (ст. 495) он говорит,
что плакальщица других восхвалять умеет, а себя не может.
В другом месте (Nonius, 67 м. 1) герой надеется быть речистее
плакальщиц. Nenia в художественной обработке известна
нам, например, из Сенеки (конец «Отыквления» Клавдия).
Во всяком случае, знаменитый историк Рима Нибур высказывал
убеждение, что застольные песни были как бы ядром народной
эпической поэзии, на которой основана полная интереснейших
легенд история древнейшего Рима. Эта гипотеза многими
оспаривалась как не доказуемая, но ее принимают многие из
крупных знатоков и тонких ценителей римской поэзии, например
Риббек (Geschichte der romischen Dichtung). Несколько больше
,мы знаем о так называемых фесценнинах, песнях в ответных стихах
(versus alterni), которые распевались в деревне при уборке
урожая. Любопытную их характеристику дает Гораций в послании
к Августу (Ер. II, I, 139): «древние земледельцы, люди сильные
и довольные малым, облегчая, после уборки в праздничное время
свое тело и самый дух свой, переносящий труды в надежде па
их окончание, вместе с детьми, товарищами по работе, и верной
супругой умилостивляли богиню земли свиньей, Сильвана —
молоком, а Гения, напоминающего о краткости жизни, — цветами
и вином. Этот обычай породил фесцениинскую вольность — деревенские
колкости в ответных стихах. Повторяясь из года в
год, эта свобода, выражавшаяся в любезных для населения шутках,
была принята, пока наконец шутка, сделавшись жестокой,
не обратилась в явную ярость и не стала распространяться на
дома приличных людей, безнаказанно им угрожая. Задетые кровожадным
зубом, люди почувствовали боль. Но и те, которых он
не коснулся, стали беспокоиться об общем положении. Был даже
издан закон и введено наказание с запрещением порочить кого
бы то ни было стихами. Те изменили тон, и страх палочного
наказания вернул их к добродушной речи и к забаве».
Таким образом, судя по этому описанию, фесцеипины были
национальной устной сатирой и, с другой стороны, заключали в