Pokrovskiy

тесками, и, отмечая пороки, сам Марциал их не слишком смакует,
как это делал Овидии. Более того, ом умеет ценить добродетельных
и любящих женщин, например, поэтессу Сульпицию
(X, 35 и 38).
Большой его знаток, филолог с широким образованием и
горизонтом, Фридлендер отметил, между прочим, что и число
таких эпиграмм относительно невелико: около 150 па 1200.
Таким образом, хотя эти последние эпиграммы современному
человеку неудобно цитировать публично, по их наличие не налагает
какого-либо клейма на их автора, особенно с античной
точки зрения: ведь даже заведомо добродетельные люди, как
Плиний Младший, признавали за элегией или эпиграммой право
на некоторую фривольность; сам Плиний, вообразив себя поэтом
и опираясь па авторитет и поэтов и даже самого Цицерона,
не только писал довольно легкомысленные стихи, но и читал их
своим друзьям.
Необходима и еще одна оговорка. Марциал не просто остроумен,
но он вместе с тем и лирик по своей природе: с большой
задушевностью отзывается он о своих ближайших друзьях, которым
он остался верен до конца своей жизни; он гуманен к
рабам и глубоко возмущается тем, что один из патронов угостил
своих посетителей богатым обедом на деньги, вырученные
от продажи раба; с своей стороны, он пишет очень нежную
эпитафию маленькой девочке-рабыне, очевидно, дочери его собственных
рабов. Лиричность проявляется у него и в описаниях
природы; так описаны им окрестности его родного города Бильбилиса
и прекрасная вилла его друга Юлия Марциала (IV, 64).
Это сочетание остроты ума и слова с лиризмом налагает
и на всю литературную деятельность Марциала и на весь его
облик печать привлекательного добродушия, которое он сумел
сохранить, несмотря на свою далеко нелегкую жизнь; оно, разумеется,
бросалось В’ глаза всем знавшим его, из частности
тому же Плинию Младшему (III, 21, 1), который отметил, при
известии о его смерти, кроме его блестящего остроумия, его
candor animi.
Эти качества, в связи с изумительным мастерством формы,
создали ему громадную популярность еще при его жизни: по
его собственному свидетельству, его усердно читали не только
в Риме, но и в Испании, в Галлии, даже в далекой Бритаинии,
и, наконец, читали люди военные на боевых позициях
в промежутке между сражениями. Самая сатира его не лишена
простодушия: он хочет щадить личности и говорить о пороках
(parcere personis, dicere de vitiis); в виду этого имена порочный
людей у него всегда вымышленные. Конечно, эти пороки
заслуживали бы гораздо более резкого отзыва, но картины,
даваемые Марциалом, ближе к действительности, чем например
у его озлобленного современника Ювенала, который, повидимому,
следуя неуклюжему стоическому девизу, что все
340